Александр Секацкий (род. 1958) - современный русский философ, публицист и писатель, магистр незримой имперской пропаганды и отложенного будущего. Живет в Петербурге, окончил философский факультет Петербургского университета. В 1995 году защитил диссертацию "Онтология лжи". Кандидат философских наук. Между делом преподаёт философию в Санкт-Петербургском университете на факультете философии и политологии (доцент кафедры социальной философии и философии истории). Автор нескольких книг художественно-философской эссеистики. Один из лидеров идеологической группы, получившей название «петербургские фундаменталисты». Лауреат Премии Андрея Белого (2008). Автор книг художественно-философской эссеистики: "Моги и их могущества: Трактат", "Соблазн и воля", "Онтология лжи", "Три шага в сторону", "Прикладная метафизика: Эссе", "Сила взрывной волны", "Дезертиры с Острова Сокровищ". В короткий список нынешнего "Национального бестселлера" вошла книга "Два ларца: бирюзовый и нефритовый", памятник китайской средневековой культуры, появившийся на свет благодаря исследовательским усилиям Александра Секацкого.

Противостояние между Медведевым и Путиным из теоретического всё больше переходит в практическую плоскость, по крайней мере среди их окружения. При этом мировые рейтинги ставят Владимира Путина на третье место по степени влияния на мировые процессы, в то время, как Медведев занимает почётное 53-е место, после Игоря Сечина. Народ же ждёт от Путина Сталина, Грозного и Империи. Когда уже Путин провозгласит задачу реального построения Империи? 

Весьма проблематично провозглашение такого рода сверхзадач первым лицом. Но ее необходимо иметь в виду. Мы вынуждены исходить из этой двойственности, когда мы нечто имеем в виду, нечто подразумеваем, но для того, чтобы не навредить, действительно нужна осторожность. Практически любой человек любой степени ангажированности, становясь ответственным политиком, мгновенно меняет свой ресурс. Не потому, что он, скажем, совершает измену самому себе, а потому что странным образом закон этого требует. Поэтому, в принципе, здесь и должны действовать принципы двух звеньев. Есть идеологи, которые в хорошем смысле этого слова, безобщественные, им позволено многое озвучивать, пусть это будет конкуренция. И есть ответственные политики, которые исходят из того, что мы живем на земле. Земной политический мир устроен так, и потому даже любую степень очарованости идеей, уместно перевести в общепринятую политическую речь. И опять же чувство вкуса, то, что называется государственным инстинктом, государственным чутьем, которое иногда Путин очень четко демонстрирует, но, конечно, не всегда. Раз на раз не приходится.

Какой формат мог бы позволить Путину вести себя более свободно в плане озвучивания идей принятия решений и действий? Какой официально возможный формат больше развязал бы Путину руки и дал бы ему возможность не оглядываться за каждым словом, как сейчас? Есть для Путина другой формат?

Для Путина, как для занимающего пост премьера, фактически нет. А вот в качестве национального лидера или диктатора… Это так же перекликается с вопросом о формах управления страной. Звучат даже такие экстравагантные идеи как возможность создания Путиным новой монархической династии, или Путин вице-канцлер при монархе. Это могло бы развязать Путину руки. В принципе, это возможно. Но всегда существуют альтернативные формы. Как правило, например, парламент, озвучивает более резкие внешнеполитические формы, президент может сделать вид, будто он прислушивается. Но в данном случае радикальная ситуация такова, что даже парламент не может озвучить. Эта форма должна исходить от народного движения, но очень важно преодолеть первую идею шока. Да это шок. Да тебя обзовут, кем только не обзовут, и фашистом, и империалистом, и диктатором, и всех собак непременно навешают. Но, если бояться этого, то по-прежнему ничего этого не случиться. И останется такое государство, где вместо политиков чиновники. Поэтому речь идет о том наиболее глубоком эшелоне, где действительно можно ангажировано изложить свою  мысль в рамках государственного творчества. А возможность национального лидера в том, чтобы прислушиваться к этому и адаптировать это. Точно так же как мы существуем на земле в условиях земного тяготения, точно так же мы существуем в условиях некой риторической реальности и полностью изменить ее нельзя, страшно не повредив при этом своему государству.

Какие силы на ваш взгляд могли бы это сделать? Или из недр каких сил могло бы это начать подниматься?

На первый взгляд, казалось бы, что это могли бы сделать наиболее популярные СМИ. Но в реальности это не так, потому что все СМИ ангажированы либо либеральной моделью, либо Кремлём напрямую. Сама природа журналистики такова, что эти идеи им органически чужды, поэтому на них надеяться, особо не следует. Масс-медиа будет лишь зеркалом, которое будет отражать иной голос. По большому счету, я не нахожу иного слова, кроме политической самодеятельности. Такое первичное социальное творчество интеллектуалов, молодежи, людей, которых в России очень много. До так называемой русской идеи, возможно додуматься только в России, и это свойственно почти каждому интеллигентному человеку. И это те формы, которые в любом случае будут привлекать внимание, и если слово сказано, если эффект первичного шока преодолен, дальше вполне можно осторожно постепенно в рамках так называемой государственной мудрости сближаться. И само понимание того, что сверхзадача у государства есть способно мобилизовать, а в случае русской духовности совершенно очевидно.

В эссе «Тайна Кощея Бессмертного» вы очень жестко проехались по интеллигенции. Это эссе от 1999 года. Насколько сейчас изменилось ваше отношение к идее интеллигенции?

Я думаю, что интеллигенция,  как сословие, как некоторая формация российской духовности неизменна и она, конечно, воспроизведет все свои черты, среди которых есть не только плохие,  а есть и хорошие: наличие общего духовного пароля. В отличие от разобщенности интеллектуалов-профессионалов, интеллигенции странным образом интересно друг с другом жить. У них есть некий предмет жизни, более важный, чем ситцевые занавесочки. А все, что касается ее органических пороков, то я и сейчас так думаю. Но все это в одном флаконе, и отделить, к сожалению, не возможно. Но в данном случае речь идет даже не об интеллигенции, а именно об ощущении того, что Аристотель называл «Большим хором». И есть так называемая музыка сфер. У Платона спрашивали, для чего строится государство, где всем приходится жертвовать чем-то, даже философам, которые правят. Ответ один: правильно отлаженный полис способен как правильно отлаженный космос давать музыку сфер, которую слышно только богам и может быть, некоторым смертным. И в этом отношении форма полиса, империи, любого органического государства, имеет свою собственную цель, которую мы изнутри либеральной модели представления об атомарном свободном индивиде просто не можем услышать. Нам нечем его услышать. Само формирование органа должно идти параллельно озвучиванию этой идеи, ее органической имплантации. А, учитывая то, что именно сегодня, на мой взгляд, это государство потерпело полный крах и христианская цивилизация находится перед лицом смертельной угрозы, это может быть вполне резонный выход. Но в любом случае момент шока в этом отношении будет неизбежен.

Вы можете более детально обрисовать потенциально великий проект для России?

Я думаю, что, по крайней мере, с негативной стороны можно обрисовать. Ясно, что это будет проект в хорошем смысле слова не стяжательный. Проект, который заведомо скажет: «Экономика не находится на первом месте». Есть более важные вещи, чем дистрибуция вещей. Экономикоцентристская цивилизация сказала, все, что могла сказать, и ориентирование на такие показатели как уровень инфляции и прочее не нужно. Это вещи технические. Пусть этим занимаются, как говорил Александр III, ученые немцы. Можно нанять на это ученого немца. Это высвобождает сферу геополитики и эстетики, что очень важно. Если мы откажемся от маниакального государственного вмешательства во все эти экономические показатели, если та же геополитика станет нам интереснее чем ежедневные биржевые котировки, то это уже будет очень хороший шаг вперед. А дальше нам есть куда двигаться. Действительно есть задачи, скажем надлежащей оболочки русского языка, который представляется мне величайшим достоянием России, это может быть та же самая идея борьбы порядка с хаосом, идея космического упорядочения, создание некой созвучной территории смыслов.

А империя может быть надлежащим проектом?

Безусловно.

А какая это должна быть империя, с учетом того, что многие вещи в контексте постмодерна, который воцарил сегодня, в том числе исторические, воспринимаются иначе, нежели в те периоды, когда исторически существовали предыдущие империи? Скажем, Американская империя, она совершенно иная, нежели Карфаген. А Русская империя, евразийская, она какой должна быть с учетом изменившегося контекста? Или хотя бы какие должны быть или могут быть  ее признаки.

На мой взгляд, признаки - это отлаженность социального пространства, когда определенные усилия индивидуума не вбрасываются в среду чистой конкуренции, а разогревают друг друга. Это различные формы тонкого патриотизма почти музыкально согласованного, как говорил один китайский путешественник, вернувшийся в Поднебесную после долгих странствий, он прошел по базару и сказал, что по всей Поднебесной звучит музыка гибели. Это ощущение, какая музыка звучит по всей поднебесной, какие резонансы вызывают в нас политические успехи, культурные, ощущение того, что наша историческая идентичность все еще длится, а может, становится еще более яркой. Это очень трудно выразить дискурсивно, но я считаю, что есть две вещи: есть имперское самосознание и есть имперское самочувствие. Имперское самочувствие практически невозможно подделать, но оно присуще большим культурным цивилизациям, и мы должны сделать так, чтобы эта музыка, ритмология имперского самочувствия была лучше слышна.

Если отказаться от экономоцентризма и от экономики, как основной мотивации, не изменятся в связи с этим функции правителя, и если изменятся, то как?

Если вы обратили внимание, то все империи для функции императора, даже если его называют президентом, предусматривают особые полномочия. Например, американский президент, имеет право фактически начать военные действия, но не имеет право хоть на сотую долю изменить ставку рефинансирования, он напрочь исключен из внутренних регулятивных процессов. Именно об этом идет речь. Ощущение некоторой непричастности, но в то же время, задача президента все-таки не в том, в чем задача управляющего, управляющий, он и есть управляющий. Он предоставляет свой отчет, мы и так видим, что он работает. А задача в том, повысился ли градус коллективного самочувствия, есть ли ощущение своего присутствия в мире, в симфонии культур и языков, где твой голос? Где твои излюбленные формы бытия? Стали они отчетливей, или наоборот, они всецело подражательны? То есть для того, чтобы окончательно дискурсивно сформулировать эту сверхзадачу требуется сначала найти возможность ее озвучить. Какова здесь будет доля великого Андрея Платонова, это трудно сказать заранее. Но ясно, что резонаторы имперского ощущения есть. И сегодня эти резонаторы работают не зависимо от масс-медиа. В девяностые годы «Комитет солдатских матерей» практически управлял армией. А теперь мы видим, что это не так. Что возникла некая автономность. Это чрезвычайно важные вещи. Это и есть внутренние имперские начала, которые неподвластны гипнотическому заклинанию масс-медиа.

Именно при Путине это стало ясно и ярко ощущаться. Говорит ли это о том, что это неизбежная историческая логика, имперская судьба России, и она все равно, гнет свое, либо это качество и внутренняя воля этого человека, которая переварила ситуацию либерального бульона и мобилизует все в определенном, движущимся в сторону империи, ключе?

Я думаю, что побыв президентом восемь лет Путин и сам существенно изменился. В конце концов, находясь на таком месте, происходит отождествление с обширным социальным телом. Если мы помним, Путин поначалу пытался изречь предельно «амбициозный» лозунг: «Догнать и перегнать Португалию по уровню ВВП». Больше он этого не говорит. Он учиться на ходу, но улавливаются резонансы коллективного имперского самочувствия.

То есть, получается совокупность факторов: и неизбежная имперская логика….

И одновременно необходимость адаптироваться к земному тяготению, то есть той господствующей политической риторике в современном мире. Конечно, всегда найдутся люди, которые способны нарушать, какой-нибудь президент-тиран, Ахмадинеджад. Он верит своему комьюнити, оно его всегда поддерживает. В этом отношении у исламских фундаменталистов привилегированное положение. Но рано или поздно будут озвучены и другие проекты.

Вы сказали, что Ахмадинеджад опирается на свое исламское комьюнити, то есть имеет общественную поддержку. На что Путин может опереться?

В этом смысле конечно у Ахмадинеджада колоссальное преимущество, потому что совокупная количество шиитов его поддерживает. Не важно где: в Иране, в Ливане, в Европе. У Путина нет такой ситуации, мы уже говорили о том, какой капризный формат принимает русская интеллигенция.

Может на православие? Путин все чаще появляется в контексте православия, может по аналогии с Ахмадинеджадом опереться на православное сообщество? 

Боюсь, что опора на основы некой единой веры находится в противоречии с имперской идеей. Империя и теократия – вещи принципиально разные. Все империи были веротерпимы, включая Рим. Это христиане, которые пришли в Рим, свергли Пантеон и истребили всех богов. Поэтому имперская идея обязательно должна включать в себя национальную взаимную лояльность, веротерпимость, и главное, какая-то сверхзадача, способная примерить эти противоречия, гармонизировать их. В этом то и отличие евразийства от панславизма. Панславизм предполагает мобилизацию национально-религиозного начала. И может быть на первых порах это нечто более непосредственное и энергичное, но только на первых порах, а в конечном итоге, в неком большом историческом времени, конечно же, перспективнее евразийство.

В таком случае, есть ли из уже существующих политически оформленных субъектов те, которые смогли бы сформулировать великий проект и взяться за его реализацию на начальной стадии.

Я думаю, что есть. Они наверняка есть, поскольку размышления о судьбах России не прекращаются никогда. В этом отношении очень важно первое скандальное слово. Пусть оно будет скандальное, но главное, чтоб равновесящая бытия сместилась. Равновесие сказанного нарушено. И такого рода слова позволит после этого легкий откат. Но это уже откат не к прежней точке, это понимание того, что это озвучено. Всем чем угодно нас уже называли. Называли фашистами, империалистами, а мы все же повторим свой аргумент и второй раз, и третий раз. А когда все уже лишится атмосферы шока и скандала, вполне возможно перенести это в некую реальную плоскость и даже в конкретную политическую плоскость. Ну а там этот момент неизбежен. Не сказав «а», не расставив точки над «и», мы все равно ничего не добьемся, кроме представления о каком-то подпольном заговоре, или чего-нибудь вроде этого.