Крайне важный тактический вопрос о том, какие страны и на каких условиях поэтапно войдут в Евразийский Союз, на наш взгляд, может быть разрешен только после уяснения стратегического вопроса о политической и социально-экономической структуре будущего Союза. До тех пор, пока не будет ясно осознано принципиальное отличие Евразийского Союза от Советского Союза, Российской империи, Монгольской империи и предшествующих образований, мы будем обречены на то, что наши цели останутся невнятными и малопривлекательными. 

По нашему глубокому убеждению, понимание внутренних и внешних очертаний будущего Союза может быть достигнуто только после того, как мы констатируем два фундаментальных факта, перестанем закрывать на них глаза и примем как нечто уже свершившееся и не подлежащее изменению в будущем. 

Первый фундаментальный факт заключается в том, что пространства внутренней Евразии (не путать с Евразией как материком) были по-настоящему прочно объединены силами русского, прежде всего великорусского, этноса и под руководством русских монархов. Русский царь и русский народ были становым хребтом созданного единства евразийского пространства вплоть до времен СССР. Евразийские просторы от Балтийского и Черного моря до Тихого океана являются единственной географической средой, единственным месторазвитием, в котором русский народ может существовать естественным образом. В любых других границах ему будет неестественно, неудобно и он будет обречен на поражение. Поэтому для процветания и приумножения русского народа последствия Беловежского сговора 1991 года должны быть полностью преодолены. Пожалуй, с этим фактом согласятся и почти все монархисты и националисты (которых следует четко отличать от «нацдемов»), и почти все коммунисты и «советские патриоты». 

Второй фундаментальный факт заключается в том, что русский народ уже миновал пик своего развития и находится в стадии упадка (фазе инерции, по Гумилеву; в периоде вторичного смесительного упрощения, по Леонтьеву). Преимуществом является то, что более старые народы Западной Европы находятся уже в конце своего упадка и разложения, а для русских эта стадия еще только начинается, поскольку мы моложе лет на триста. Тем не менее, любые политические решения должны трезво исходить из того, что возвращения к системе управления страной времен Российской империи или Советского Союза быть не может, а также из того, что можно добиться стабилизации численности и даже некоторого прироста русского населения (что, к слову, уже невозможно для европейских народов), однако дореволюционных величин рождаемости и крестьянской нормы по десять детей в семье нам достичь не удастся уже никогда. Российская Федерация уже уступила по численности населения Бразилии, Пакистану, Бангладеш, Нигерии… В то же время в современном глобальном мире жизнеспособны и конкурентоспособны только государства либо надгосударственные образования с населением более 300 миллионов человек.

На этот факт невозможности возвращения русского народа к тем параметрам, которые позволяли ему безусловно господствовать над евразийским пространством до 1917 г. и в определенной мере до 1991 г., закрывают глаза многие патриоты. А те, кто не закрывает, часто идут по скользкой дорожке «национал-демократии», то есть измены Родине и призывам к ее расчленению, а также к ликвидации русского населения за пределами РФ. Вместе с тем, мировой исторический опыт подсказывает другие решения.

Уже к I веку от Р.Х. было ясно, что римский этнос закончил цикл своего естественного развития. К II веку не осталось практически ни одного древнего патрицианского рода. Население разных провинций Римской империи всё более перемешивалось. В этих условиях Империя была уже не формой господства «Сената и народа римского» над покоренными территориями, а господством одного человека – римского монарха. Это требовало новой идеологии для Империи, оформление которой началось с эдикта Каракаллы, давшего всем свободным жителям Империи римское гражданство, и завершилось в рамках языческого домината Диоклетиана («первого халифа», по Шпенглеру) и христианского домината Константина. Древнеримский этнос ушел в прошлое, но элита Империи вовремя поняла, что спасать нужно не чистоту крови (от которой остались одни воспоминания), а латинский язык, государственные институты, историческую преемственность и границы Империи. И спасение римскости (Romanitas) удалось! Ромейцы-византийцы еще тысячу лет несли латино-эллинскую культуру, язык, историческую традицию, не допустив их поглощения варварами. На Западе сохранить политические институты Империи не получилось, но сохранилась католическая Церковь во главе с понтификом, официальный латинский язык, линия преемственности от античности не только не прервалась, но выиграла бой с северной культурой германцев и победила во всей Европе. 

Переходя к рассмотрению гибели Российской империи, одновременной и однородной с гибелью старых монархий: Османской, Каджарской и Цинской в Азии, Габсбургской и Гогенцоллерновской в Европе, следует обращать пристальное внимание на параллелизм в процессах «национализации Империи», особенно яркий во второй половине XIX – начале XX в. В Османской империи этот процесс начался созданием новых миллетов в 1840-е – 1870-е годы (для православных болгар, армян-католиков, для англикан и т.д.), образованием земских органов местного самоуправления и закончился отпадением окраин и выдвижением лозунга единой османской нации в начале XX в., что привело к катастрофическим последствиям с 1908 по 1922 годы. В итоге была создана относительно однородная кемалистская республика, но лишь на части территории бывшей Османской империи. Ее однородность была, впрочем, декоративной – невозможно десятилетиями скрывать от мира тот факт, что четверть населения страны составляют курды, а треть – шииты-алевиты. События начала XXI в., когда Турция стала отбрасывать кемалистские идеалы и вновь переходить к проекту создания неоосманского содружества, показали, что путь националистической изоляции бесперспективен – нужда народа (в данном случае, турецкого) в имперском пространстве рано или поздно найдет себе выход, и лучше, чтобы это произошло раньше и в более приемлемых формах, чем позже и в более уродливых формах, как это мы видим на примере политики Эрдогана.

Персия, будучи государством многоэтническим (лишь 50% персов) и в значительной мере многоконфессиональным, по размерам уступала другим империям и потому после краха прозападной монархии в 1979 г. смогла остаться единым государством с господствующей шиитской конфессией, но при этом азербайджанцы (25% населения страны) и другие меньшинства пользуются гораздо большей свободой, чем в большинстве соседних стран.

Британская империя была не похожа на Российскую ни по одному параметру, но опыт XX в., когда большинство ее частей получили фактическую независимость при официальном признании королевы главой своего государства – т.е. опыт личной унии трех десятков государств в разных частях земного шара – несомненно, заслуживает пристального изучения.

Заслуживает его и опыт федеративной Германской империи, в которой прусский король являлся императором, а Пруссия имела большинство мест в двух палатах парламента и занимала две трети территории Рейха, но в остальных частях империи сохранялись местные королевства и княжества. Федеративное устройство современной республиканской Германии обязано своей прочности именно такой структуре, заложенной Бисмарком. Впрочем, следует иметь в виду, что в Германии как до 1918 г., так и тем более в современной коренных этнических меньшинств было очень мало, а немцы составляли абсолютное большинство населения, что принципиально отличает германскую ситуацию от российской.

Наконец, Австрийская империя отличалась и от Германской, и от Российской тем, что немцы составляли абсолютное меньшинство населения, к тому же в основном сосредоточенное на одной окраине. Тем не менее, с огромным трудом немецкой династии Габсбургов удавалось сохранять господство, играя на противоречиях между другими народами империи, вплоть до 1848 и даже до 1867 года. Но настала пора, когда это стало более невозможным. Спасительным в этих условиях был план Белькреди 1866 г., предлагавший разделение империи на пять государств во главе с единым императором и некоторыми общеимперскими министерствами. Но была совершена роковая ошибка: в 1867 г. вместо плана Белькреди был принят план Бейста, разделивший империю лишь на две части. В одной немецкое меньшинство господствовало над славянским большинством, при наличии особых привилегий для поляков; в другом венгерское меньшинство тиранически господствовало над славяно-румынским большинством. Выдающийся русский мыслитель А.А. Киреев писал в конце XIX века: «Такие организмы поневоле делают величайшие несправедливости, гадости, мерзости, потому что только ими могут продолжать свой “struggle for life”. Не могут такие организмы жить легко и честно, ибо то, что для другого организма ничто, безразлично или даже нормально, хорошо – то для них яд. Австро-Венгрия стоит неправдой, как Польша – беспорядком». Гибель такого уродливого искусственного образования, как Австро-Венгрия, была после соглашения 1867 года столь же неотвратима и неизбежна, как гибель первой Речи Посполитой (1795), второй Речи Посполитой (1939) или современных Украины, Латвии или Бельгии. 

Итак, из опыта трансформации перечисленных пяти стран в XX веке русские могут извлечь соответствующие выводы о том, какие методы «переформатирования» управления империей могут оказаться спасительными, а какие – гибельными. В то же время следует учитывать, что полного сходства у России ни с одной из этих пяти империй не было. Отсюда специфика долгого и мучительного русского пути к новой роли в господстве над евразийским пространством. 

В истории России есть малоизвестная страница, о которой только-только начали писать в последние годы. Она связана с обсуждением проектов переустройства империи либо в направлении ее «национализации», либо в направлении ее федерализации с середины XIX по начало XX века. Так, в 1850-х и особенно в начале 1860-х годов целый ряд западных и прозападных антирусских идеологов стал выдвигать идеи расчленения Российской империи на два десятка государств. Имена этих идеологов, за исключением лишь Герцена, сегодня ничего не говорят даже любителям русской истории, их знают только специалисты. Но их проекты оказались крайне живучи: неслучайно в 1991 году наша страна была разделена де-факто именно на двадцать республик. 

В противовес этим планам патриотические силы сгруппировались вокруг М.Н. Каткова, который яростно отстаивал принцип гражданского национализма и единства всей территории Российской империи, но в то же время предлагал расширить свободы, вплоть до предоставления права исповедовать любую религию независимо от национальности. 

Велик вклад Каткова в разоблачение «нацдемовщины» в зародыше. В 1864 г. он писал в «Московских ведомостях»: «Давно уже пущена в ход одна доктрина, нарочно сочиненная для России и принимающая разные оттенки, смотря по той среде, где она обращается. В силу этого учения, прогресс русского государства требует раздробления его области по-национально на многие чуждые друг другу государства, долженствующие тем не менее оставаться в тесной связи между собой. Эта мысль может проникать во всевозможные трущобы; она же, переменив костюм, может занимать место в весьма благоприличном обществе, и люди самых противоположных миров, сами не замечая того, могут через нее подавать друг другу руку, она возбуждает и усиливает все элементы разложения, какие только могут оказаться в составе русского государства, и создает новые. Людям солидным она лукаво шепчет о громадности России, о разноплеменности ее народонаселения, об удобствах управления, будто бы требующего не одной администрации; людям либеральных идей она с лицемерной услужливостью объявляет, что в России невозможно политическое благоустройство иначе как в форме федерации; для молодых, неокрепших или попорченных умов она соединяется со всевозможным вздором, взятым из революционного арсенала. Припомним, что воззвания к революции, какие появлялись у нас, прежде всего требовали разделения России на многие отдельные государственные центры. Еще в прошлом году, в мае месяце, в то самое время, когда началось в обществе патриотическое движение, появился подметный листок, в котором чья-то искусная рука сумела изложить эту программу так, что в ней нашлось место и для идеи царя, и для самого нелепого революционного сумбура. Первое место в этой программе будущего устройства России занимает, конечно, Польша, сверх того, кроме Финляндии, помнится, призывались таким же образом к отдельной жизни Прибалтийский край, Украина, Кавказ. В других программах появлялась еще Сибирь». Таким образом, в программе современных расчленителей России типа Широпаева нет ни одного оригинального пункта, который бы не был известен уже лондонским политтехнологам ровно полтора века назад. 

В отличие от призывов к единству Империи, вторая часть программы Каткова – предложение создать мощные группы русских католиков, русских мусульман и т.д., лояльных к государству, вызвало тогда отторжение как в бюрократической элите, так и среди традиционалистских мыслителей. Как известно, К.Н. Леонтьев, вопреки катковскому проекту, выдвинул свой, в котором речь шла о единении православных тюрков, финно-угров, монголов и даже православных тибетцев и индийцев под скипетром русского православного царя. В то же время лишь в 2012 г. был впервые опубликован программный черновой текст Леонтьева «Семь столбов новой культуры», рисующий очертания ни много ни мало будущего Евразийского Таможенного Союза. К сожалению, до сих пор этот текст практически неизвестен даже историкам и политологам и мало цитируется. Четвертый пункт этого текста гласит: «Великий Восточный Союз (Россия во главе; Царьград центр; славяне; греки; румыны; мадьяры; турки; персияне; индусы…) Систематическое объединение против западноевропейских и американских государств (противу разлагающейся романо-германской государственности). – Таможенные и т. п. ограничения». Пятый пункт предусматривает поощрение браков аристократии с простыми крестьянками, причем не только русскими, но и кавказскими, индийскими, среднеазиатскими, особенно с имеющими атавизмы (!); шестой – поощрение в интересах государства (православного в своей основе) мистических конфессий и сект и преследование рационалистических. В седьмом пункте речь идет о переходе к традиционным одеждам и обычаям, новым пляскам и хороводам, «стеснительной и упражняющей роскоши» на всей территории будущего «Великого Восточного Союза». Конечную цель своей программы Леонтьев определял так: «Постепенным ходом дел – создать себе тот дом, тот культурный храм, который будет утверждён на этих 7 столпах, и я хочу надеяться на целый нормальный государственный период, т.е. на 1000 или 1200 лет – больше нельзя: и то, вероятно, много. – Дело не в вечности, а в великом следе».

До сих пор не вполне оцененный мыслитель В.А. Грингмут, взяв лучшее из аргументов как Каткова, так и Леонтьева, на страницах «Русского обозрения» в 1890–1891 гг. предложил свой план развития Российской империи, поныне совершенно неизвестный в историографии. Он исходил из того, что фактически Россия уже представляет собой не государство типа европейского, а содружество разных стран и народов Евразийского субконтинента, объединенных единой властью (подобно тому, как Китай и Индия – это тоже субконтиненты, а их провинции типа Хубэя или Шаньдуна, Бенгалии или Пенджаба соответствуют по своему масштабу Германии или Франции в рамках субконтинента Европы). Исходя из этого, Грингмут категорически возражал против вмешательства России в дела на Балканах, где у власти уже были прозападные правительства, и предлагал заняться обустройством Империи изнутри. Но в каких границах?

В конце XIX – начале XX вв. Россия, почти лишенная всякого влияния на Балканах, наращивала свою экспансию в южном и восточном направлении. Покорение Средней Азии (Туркмения была завоевана Скобелевым к 1882 г., граница с англичанами в Афганистане установлена в 1885 г., Памир, воспринимавшийся тогда как «арийская прародина», присоединен в 1895 г.), протекторат над Тувой и Монголией, ставший реальностью к 1916 г., установление официальной сферы влияния в Персии в 1907 и 1916 гг., вызванное пониманием временности условной границы Российской империи в Закавказье, установившейся в XIX веке – все эти шаги представляли не столько реализацию заранее продуманной политической программы правительства, сколько серию шагов, к которым Петербург был вынужден прибегнуть поневоле, в силу самого потока исторического развития. Отметим в этой связи крайне важный документ – записку офицера Генштаба Глуховского 1866 г. с обоснованием необходимости Таможенного союза России со странами Средней Азии: «Для России необходимо: 1) утвердить свое господство на берегах Аму-Дарьи; 2) не допустить утвердиться в Бухаре влиянию какой-либо другой европейской державы; 3) обеспечить жизнь и имущество как своих подданных, так и, по возможности, жителей Средней Азии; 4) развить нашу торговлю. Принимая за главное основание для будущих наших действий достижение этих целей более легким и дешевым образом, России не только не присоединять теперь к своим владениям Бухарское ханство, но даже нет необходимости и делать его вассальным к нам государством. В том и другом случае от России потребуются большие издержки, и она скорее будет связана во многих своих действиях. Поэтому было бы гораздо полезнее и выгоднее образовать из Бухарского ханства самостоятельного союзника, верность и преданность которого были бы обеспечены самым прочным образом… Было бы полезно образовать впоследствии таможенный союз из России и среднеазиатских ханств и нашу таможенную линию перевести не на Сыр-Дарью, а прямо на Аму-Дарью. Уничтожение барьера между Россией и Средней Азиею будет много содействовать как развитию нашей торговли, так и прочному утверждению нашего господства в Средней Азии». 

Если применительно к Средней Азии эти рекомендации были русским правительством в значительной мере выполнены, то готовности дать такую же степень самостоятельности ранее присоединенным Закавказью и Польше Петербург еще не проявлял. Итоговым следствием такой негибкости стала как катастрофа 1917 – 1922 гг., так и то, что Россия опять стоит перед необходимостью буквального осуществления намеченного в записке подполковника Глуховского полтора века назад. Именно по причине указанной негибкости на рубеже XIX – XX вв. для правительства России были характерны метания в области национальной политики. То начинали бездумную и бессмысленную русификацию там, где провести ее не было никакой возможности, понапрасну озлобляя поляков, финнов, армян, грузин, немцев… То, напротив, допускали явное ущемление прав русского населения в некоторых частях Империи. «Да, у нас всё так: то кулак, то распростертые объятья!» – жаловался Николай II, который уже не мог контролировать эти метания администрации. А тем временем изменилась социально-демографическая ситуация: по итогам Всероссийской переписи населения 1897 г. в империи (не считая территорий Финляндии, Хивы, Бухары и Тувы) оказалось 69,3% православных и 66,4% русских (из которых 44,3% были великорусами – здесь и далее под «русскими» мы понимаем все три восточнославянских субэтноса). Хотя рождаемость была крайне высокой, смертность снижалась, и к 1913 г. население страны выросло в полтора раза, цифра в две трети господствующего народа и конфессии показала, что не считаться с оставшейся третью населения уже нельзя. В то же время 66–70% – это такой показатель, который делал ситуацию в Российской империи резко отличной от ситуаций с Германской и Китайской империями, в которых титульный этнос составлял до 90% населения, и от ситуаций с Австро-Венгерской и Османской империями, где титульный этнос был в меньшинстве.

Разнобой в мнениях о том, как следует управлять такой империей, стал крайне высоким после 1905 года. Большинство монархистов-черносотенцев, будучи крайне жестко настроены по отношению к евреям, полякам, финнам, в меньшей степени немцам, грузинам, армянам, в то же время хорошо относились к другим народам Империи, особенно мусульманским, и не желали их принудительно русифицировать. Не было единства на этот счет ни среди октябристов, ни среди кадетов. Позицию социалистических партий, стоявших за полное расчленение России на основе «принципа самоопределения», рассматривать здесь не стоит.

Тем временем между 1905 и 1914 годами родилось несколько вариантов нового типа русского национализма, предлагавшего сплочение всех этносов в единую гражданскую русскую нацию с единым языком. В конечном счете, эта программа логически вела к отрицанию православно-самодержавной традиции и к призывам к отделению окраин (Меньшиков, отчасти Ковалевский). Так рождался русский «уменьшительный национализм», говоря попросту – великорусский сепаратизм, призывавший к самоубийству собственного народа «из благих побуждений». 

В то же время поздние славянофилы пытались найти разумный компромисс между требованиями сохранения русского ядра Империи и сохранения ее целостности. Интересен проект одного из их вождей Д.А. Хомякова, предложившего в 1906 году разделить два понятия – Русское Царство с центром в Москве и Российскую империю со столицей в Петербурге, которая включала бы в себя как Русское Царство, так и Царство Польское, Великое княжество Финляндское, Грузию, Армению, Хивинское ханство, Бухарский эмират и др., с перспективой расширения границ в область славянских стран Восточной Европы и Балкан и в сторону Персии, Уйгурии, Монголии и Маньчжурии. Следует по достоинству оценить оригинальность этого подхода и в то же время признать, что в буквальном виде он был абсолютно нереализуем, однако мог послужить отправной точкой для новых, более реалистичных проектов.

Первая мировая война поставила как минимум три местные проблемы в ряд первоочередных для Империи, как это показано в блестящих работах А.Ю. Бахтуриной. Во-первых, речь шла о Финляндии, фактически не участвовавшей в войне и всё более отдалявшейся от Петербурга. Во-вторых, о Польше, которой русское правительство обещало очень куцую автономию после объединения немецкой и австрийской части Польши под скипетром Николая II. Когда стало понятно, что этого будет явно недостаточно, правительство прислушалось к требованию Д.А. Хомякова, Ф.Д. Самарина и Л.А. Тихомирова дать Польше независимость в границах этнического проживания поляков. Соответствующий манифест уже готовился в Совете министров в конце февраля 1917 г., когда этот исторический шанс был сорван революцией. 

В-третьих, в начале XX в. русскому правительству аукнулись последствия нерешенного со времен Николая I армянского вопроса. Ситуация, когда католикос в Эчмиадзине, избираемый по преимуществу турецкими армянам и зачастую подданный султана, становился российским подданным и, сидя в Эчмиадзине, вынужден был лавировать между требованиями Петербурга и своими обязанностями как католикоса всех армян, обострялась в течение всего периода с 1828 по 1914 год. С конца XIX в. российский МИД предпочитал подставлять турецких армян под нож башибузуков, чем добиваться автономии для Западной Армении – лишь бы не давать автономию Восточной, российской, Армении. Когда, наконец, русские войска начали громить турецкую армию в Первой мировой войне, опять не было единства мнений о том, должна ли после войны быть создана единая автономная Армения в составе Российской империи или же Западная Армения должна стать независимым (и прозападным) государством, а Восточная остаться на положении Эриванской губернии. Великий русский философ В.Ф. Эрн обращал внимание на то, что без незамедлительного поиска пути к полному контролю России над всеми польскими и армянскими землями на условиях, приемлемых для всех, о настоящей победе России в войне не может быть и речи. Приходило время вспомнить рецепт Вл.С. Соловьева, учившего, что у каждого народа в Российской империи есть своя земля-мать, но общий отец – русский император. Однако чиновники министерства иностранных дел ничего так и не придумали вплоть до 1917 года. 

Продолжение следует...