«То, что анархисты становятся скучными, возможно, является последним признаком того, что с обществом все кончено».

«В моем архиве находятся тысячи писем, некоторые из которых имеют взрывоопасное содержание […] Я позволяю им оставаться в состоянии дремы: quieta non movere. Нет недостатка в любопытных. Издавать переписку при жизни вряд ли благоразумно; post mortem следовало бы иметь надежного душеприказчика, насколько это возможно» (S. 384).

Эти слова Эрнст Юнгер (1895-1998) написал 20 октября 1972 года из деревни Вилфлинген Карлу Шмитту (1888-1985) в Плеттенберг. Они переписывались друг с другом с 1930 года. Письмом Юнгера от 17 июля 1983 года  завершается эта длившаяся 54 года переписка,  проходившая на фоне Веймарской республики,  национал-социализма, второй мировой войны, основания Федеративной Республики Германии и ее становления.  Связанные с этим события нередко  становятся темой для обсуждения и зачастую  вызывают высказывания в духе культурно-критического размежевания.

Гейдельбергский литературовед Гельмут Кизель взял на себя задачу выполнить роль «надежного душеприказчика», о котором мечтал Юнгер. Даже если принимать в расчет отсутствие того или иного письма, или то, что дело местами доходит до заполняющих пробелы находок,   тем не менее  с  имеющимися 426 открытками и письмами, из которых 249 принадлежит Юнгеру и 177 Шмитту (S.852), выходит законченное и, пожалуй, почти полное собрание писем. Условия для работы в архиве, которыми  мог пользоваться редактор издания, были благоприятными. Письма Юнгера находятся в Немецком  литературном архиве в Марбахе в Некаре,  а письма Шмитта в главном государственном архиве Дюссельдорфа (земля Северный Рейн-Вестфалия) (1).

Прежде всего, следует указать на удачную манеру издателя, что  все материалы он опубликовал в форме дословного текста, то есть  без сокращений, неузнаваемости имен и cetera. А это, как раз из-за частых полемических высказываний Шмитта и Юнгера, не такая уж и простая работа, которая зато способствует общему впечатлению и использованию представляемого материала для научных исследований.  Подобной издательской практикой Кизель резко отмежевался от  другого до сих пор существовавшего более крупного издания переписки Карла Шмитта, которое следует упомянуть в этом контексте, а именно принадлежащее Армину Мёлеру и вышедшее в 1995 году «Carl Schmitt – Briefwechsel mit einem seiner Schueler [sc. A.M.]» (2), в котором встречается так много пропусков и сокращений. Для книги, о которой здесь идет речь,  издание Мёлера обладает особой значимостью, так как он был очень тесно связан как с Юнгером, так и  со Шмиттом, и потому мог дать разъясняющие дополнения.

В имеющемся издании вначале даются письма (S. 5 - 456), а затем в приложении – комментарии (S.  463 - 850) (3). Завершают книгу короткое послесловие (S. 851-885) и небольшой список литературы, содержащий работы общего значения.  Не в последнюю очередь из-за большого объема переписки изданию не хватает   столь необходимого указателя имен, точно также как и хронологического перечня писем.

Комментирование

Переписку Юнгера и Шмитта Кизель публикует не в соответствии со строгими требованиями,  предъявляемыми к историко-критическому изданию, но скорее в форме собрания избранного с комментариями и перекрестными ссылками.  Именно таким способом подается содержание писем, частью вызывающее скорее ассоциации и сопровождаемое неглубоким комментарием. Издатель поставил себе целью пояснять «имена, даты и обстоятельства» в такой форме, «чтобы не было необходимости  обращаться  сразу к словарям и специальным исследованиям». Само собой разумеется, что «многое следовало бы еще углубить», так как «комментарий» не может «заменить подробных исследований» (S. 463). Спрашивается, конечно, а не хочет ли Кизель скорее оправдаться за  чересчур жидкое комментирование переписки. Это предположение находит свое подтверждение в следующем проблематичном с точки зрения источниковедения «признании»: «Написание имен и названий книг, которые не поддаются непосредственному определению, соответствует информации справочных изданий (для иностранных литературных произведений это преимущественно «Новый литературный словарь» Киндлера,  или «Словарь мировой литературы» Крёнера)» (S. 464). Везде заметно, что составитель отказался от подробных библиографических изысканий, которые во всех случаях были бы связаны с более серьезными издержками (4).

Несмотря на эти критические замечания  касательно научной ценности  методов комментирования,  справочный аппарат книги удобен и полезен, и содержание писем становится значительно  понятнее. В особенности  хотелось бы отметить примечания, зачастую подробные, к именам и интересным с точки зрения литературоведения местам, которые содержатся в переписке. Непосредственный исторический фон написания писем, напротив, находит  в комментарии недостаточное освещение.   

Отрывки и формулировки на иностранных языках переводятся целиком, ссылки при цитировании и указания даются подробно и поясняются, при этом  в ссылках на первоисточник  нередко содержатся неясности, например, зачастую вместо страниц указываются только главы. Работы Шмитта и Юнгера, как утверждает Кизель, «насколько это возможно, цитируются по первым изданиям» (S. 464). Связанное с этим указание, что «касательно дневников Юнгера времен второй мировой войны и послевоенной эпохи следует принять во внимание, что более поздние варианты подвергались легкой стилистической переработке» (S. 464), учитывая хорошо известный талант Юнгера переделывать впоследствии собственные тексты  и таким образом менять представление о себе, возможно в отношении данного промежутка времени не столь актуально, как  в отношении текстов двадцатых годов, но все же в этом некритическом издании выглядит несколько рискованно.

Послесловие

Послесловие только усиливает впечатления, полученные от комментариев. В нем идет речь, прежде всего об известных из литературы  по данному вопросу биографических деталях отношений  между Шмиттом и Юнгером  и приводятся цитаты из переписки без вынесения далеко идущих критических замечаний.

Как пишет Кизель, устанавливаются «точные связи с временным контекстом и историей творчества» (S. 853). Это действительно, прежде всего, в отношении ключевых моментов  взаимоотношений между Юнгером и Шмиттом, которых касается издатель:

 «Об отношении Юнгера к национал-социализму и к Третьему рейху было написано много, но об отношении Шмитта еще больше. Если излагать этот материал в форме исследовательского сообщения или хотя бы только в виде набросков, то пришлось бы выйти за рамки послесловия. Можно лишь попытаться представить себе самые важные и самые убедительные выводы исследования» (S. 859).

Критериев отбора при подобном ограничении Кизель не называет, и мнения исследователей приводятся только  в весьма краткой форме. Бросается в глаза яростная апологетика Юнгера. С одной стороны, Кизель вначале отмежевывается от нее, когда он утверждает:

 «То, что происходило перед его глазами, особенно на войне, казалось ему, как и многим другим современникам, необходимым в качестве апокалиптического акта, в котором констатированный Ницше нигилизм найдет свое полное воплощение и одновременно достигнет точки, в которой станет возможным возникновение нового смысла и новых ценностей. Этот способ рассмотрения  сегодня непредставим и возмутителен» (S. 860).

С другой стороны, эта позиция растворяется во всеобщей противоречивости, благодаря непосредственному сравнению с вырванными из контекста высказываниями Германа Броха, Бертольда Брехта и Томаса Манна,  чье отношение к Гитлеру и национал-социализму подобным образом может показаться проблематичным (5). Благодаря сравнению Юнгера с тремя  названными писателями,  отвергается мнение, что Юнгер – это что-то особенное, и его случай оказывается типичным.

И, напротив, в отношении Карла Шмитта, что резко контрастирует с Юнгером, Кизель выносит более резкий и однозначный приговор: упоминается его «враждебное отношение к иудаизму и антисемитизм», его «неприятие либерализма и парламентаризма» (S. 861). При этом несколько ссылок на тексты заменяют более тщательное обоснование.

В конце послесловия издатель говорит о «неприязни к Юнгеру, возникшей у Шмитта, когда он наблюдал успех и новый подъем Юнгера, как писателя». При этом он указывает на «яркое проявление этого неприятия» (S. 880) в «Глоссарии» Шмитта (6). Кизель обстоятельно касается реакции Юнгера в «Семьдесят развеянных V»  и особенно вошедшего туда отрывка из письма Эрнста Клетта Юнгеру от 13 сентября 1994 года и ответа Юнгера от 20 сентября (7), из которого в послесловии приводится заключительная цитата, еще даже более отчетливо говорящая о симпатии  издателя к Юнгеру, в данном случае – в контексте их взаимоотношений со Шмиттом:

 «К. Ш. после 1945 года стал объектом необычайно сильной ненависти, из-за которой он, как мне стало известно от его домочадцев, страдал так, что дело дошло до мании преследования. Уже на смертном одре он сказал: «Э. Ю. – настоящий друг»»  (S. 881) (8).