Я столкнулся с работами Преве пару лет назад и с тех пор работал с ним над интервью. Философия Преве уникальна и политически трансгрессивна. Он удивительно плодовит с двадцатью книгами и сотнями статей напечатанных в Италии. Он разработал острую как бритва критику американского империализма, которая ясно выражает то, что думают многие европейцы, но не могут или не хотят сказать. Он считает лево/правые политические различия артефактами 20 века, чья единственная оставшаяся функция заключается в поддержке избирательной альтернативы в отсутствие реальной демократии. Владение историей мысли Преве поразительно и основано на превосходном владении греческим, немецким, французским, итальянским, испанским и английским. Будучи студентом он закончил  факультет классической немецкой онтологии в традиции Маркузе. Его политический анализ гораздо более разработан и (я верю) более верен, чем Негри и  Хардта. Среди его недавно опубликованных работ трилогия: "История диалектики", "История этики" и "История материализма". Позднее в этом году он также опубликует главную работу по истории марксизма. Он объявил себя противостоящим Американской империи и призывает к концу военной оккупации США в Европе, Ираке и в других местах. Преве пишет очень провокационную социальную критику в традиции. Его идеи действительно зажигательные, его позиции революционны но никогда не крайние и всегда аргументированы. 

Костанцо Преве родился в Валенце, маленьком городке между Миланом и Генуей в северной Италии в апреле 1943 года. Он изучал философию в Париже, Берлине и Афинах, снискал степень в политической науке в Турине. Во время обучения в Париже под влиянием работы Луи Альтюссера началась его долгая связь с марксизмом. В Берлине он принялся за немецкий марксизм Франкфуртской школы и затем посвятил себя изучению онтологии бытия Дьердя Лукача. По возвращении в Италию в 1967 он сдал экзамены, формально не числясь в университете и начал 35 летнюю карьеру, обучая философии, истории и французской литературе в средних школах Турина. 

Он широко путешествовал по Европе, включая бывшие социалистические страны, Египту и Ближенму Востоку. Он свободно говорит на пяти иностранных языках, французском, современном греческом, испанском, английском и немецком. Он поддерживает комиссии в знак солидарности с народами Палестины и Ирака. Он регулярно публикуется на итальянском и в переводе в различных европейских школьных журналах. 

Преве является строго независимым мыслителем, который погружен в антикапиталистическую политическую теорию и практику всю свою жизнь. Он отказывается бросать идеалы социальной справедливости и личной свободы, несмотря на трагический провал реального коммунизма (1917-91). Соответственно, он ставит под сомнение псевдонаучный статус марксизма и идеологических искажений идей Карла Маркса. Он критикует бывших коммунистов и сочувствующих, которые теперь поклоняются капитализму, и также других, которые отошли в нигилизм академического подхода. Первые, по его словам, присоединились к позитивистской контрреволюции, которая силой вовлекает людей по всему миру в расширяющуюся сферу глобального капитализма, лишая трудящихся всех достоинств и свобод. Он, тем не менее, неохотно оспаривает их веру во внутреннюю устойчивость капитализма в преодолении многочисленных кризисов с помощью формальных решений и реформ. Вместо этого, он призывает к более глубокой критике теории стоимости Маркса, а также его идеи, что пролетариат и другие наемные классы объединятся в качестве революционного субъекта. Что касается поколения 1968 и их интеллектуальных наследников, Преве ссылается на Фрейда, описывая их как пойманных в ловушку ритуала постоянного оплакивания потери невозможной утопической мечты. 1968 означал последнее большое восстание против полной победы капитализма в мире. В то время оно представляло собой множество сил объединенных отказом принять неизбежность преобладающих условий монополии, олигархии и военных репрессий. Мало того, что это восстание не смогло опрокинуть господствующий порядок, но оно закончилось усилением и омоложением основополагающих принципов массового потребления и отчуждения, которые оно намеревалось ликвидировать. Преве рассматривает эту иронию как сложный пример самообмана, который нуждается в историческом учете, равно как и необходимо принимать во внимание провал «реального коммунизма». Пока мы не сможем закончить эту философскую задачу, вероятнее больше самообмана. 

Например, он сильно критикует недавние попытки спланировать восстание 'множеств', потому что такие клише ни обращаются осмысленно к прошлому, ни  начинают намечать альтернативные социально-экономические программы. Они не саморефлексивны и по этой причине не намечают цель научного диалектического рассуждения. Преве полагает, что эта ошибка является характерной для постмодернизма, который он сравнивает с уменьшением способности к оценке человеческого потенциала. Его ответ - отстаивать возвращение к онтологии как единственному практическому способу приобретения понимания условий и возможностей социальной революции. 

Постмодернисты, напротив, компенсируют потерю диалектического импульса идеологией желания и фантазиями о безграничном удовлетворении. Идеал реальной социальной революции заменяется теорией (многими теориями, на самом деле) приобретенными по валюте насильственной морали называемой политкорректностью. 

Преве прослеживает корни постмодернистского нигилизма в молодежном восстании, чьи участники давно согласились с условиями капитуляции. Они получили свой ​​кусок пирога и теперь требуют, чтобы все отведали его. Распространение этой удачи означает уничтожение всех социальных барьеров и стигматов. Но тот же самый процесс также предает детерминистское послание, которая при всем своем «правильном» понимании, оказывается образом действия для империалистической глобализации. Противоречия этого траурного ритуала, особенно его сближение с явными целями транснациональных корпораций, особенно очевидны в текущей политике глобальных прав человека. В этом смысле, Преве критикует использование доктрины прав человека (но не принципа всеобщих прав человека)​​, как секретного оружия «пост- буржуазного капитализма». Права человека и свободы, касающиеся его образа жизни зависят от универсальной толерантности, при этом они идут рука об руку с почти универсальным пренебрежением страданий реальной жизни, геноцидом и планетарной деградацией. 

Для Преве настоящая проблема заключается в диалектике и решение есть возвращение к философии. Капитал вытесняет революцию путем замещения борьбы за то, что рассматривается возможным, на то, что просто доступно. Корпоративный медиа цирк высмеивает серьезные вопросы о производстве, в то время как государственная монополия силы определяет всех противников как террористов и угрожает им уничтожением. Что возникает - это образ растерянного я субъекта, «несчастное сознание» Гегеля, пойманное в матрице вещей и не способное выявить какие-либо цели независимо от возможности обладания ими. Современная идея «товарной идентичности» наглядно иллюстрирует степень этого онтологического искажения. Она ставит в скобки «знание» как товар, зависимый от конкретных интересов, обращающийся к «универсальной причине», но лишенный связи с практикой. С другой стороны, так называемый революционный субъект, включающий пролетариат и другие получающие зарплату классы, не в состоянии бросить вызов капиталистической империи, поскольку его собственные методы погрязли сплошь в ошибках и релятивизме. Это в в целом человеческие черты, но, в этом случае те,что мешают самопознанию в практике и онтологической рефлексии. 

Как там может быть революционный потенциал, спрашивает Преве, без глубокого пересмотра неудач и преступлений, совершенных во имя прогресса? Что касается наследия марксизма, он выступает за возрождение декартовского духа научного исследования, его метода радикального сомнения, и позволяет предположить, что не может быть никаких предрассудков невосприимчивых к критике. По вопросам политической демократии и индивидуальной свободы, он выступает не только за дальнейшие «исторические раскопки», но и подлинный многокультурный анализ образованный совокупностью человеческого опыта. Для облегчения этого проекта может потребоваться сбрасывание «коммунизма» как концепции, которая была переопределена специфичностью 19-го и 20-го века и замена, по крайней мере временно, более инклюзивным понятием коммунитаризма.

Каков бы ни был выбор терминологии, однако, такое утопическое мышление нуждается в причинной основе и это предполагает возвращение к классической онтологии бытия. Фихте и Гегель сконструировали теоретический мост, чтобы охватить философское расстояние между античностью и современностью. Маркс часто его пересекал в начале своей карьеры и затем остановился, когда погрузился в анализ сложных законов капиталистического производства. Его преемники к сожалению редко использовали этот курс, предпочитая принимать без вопросов его вполне современные теории стоимости и пролетарской универсальности и кодифицируя их в систему политической экономии, которую сам Маркс не признавал. Преве верит в необходимость пересмотра значения свободы и возможных средств ее полного выражения в сегодняшнем мире. Его предшественников можно найти во Франкфуртской школе, также это Лукач и в меньшей степени Луи Альтюссер. 

Другое заключение, которое он извлек из наблюдения за бурлеском европейской политики, драмой Холодной войны и трагедией реального коммунизма заключается в том, что различие между правым крылом и левым крылом больше не жизнеспособно. Это делает возможным для него разговаривать просто и интеллигентно с кем угодно. Например, он недавно начал диалог с Аленом де Бенуа, одним из исторических основателей европейских новых правых. Важным является стремление иметь ясную идею свободы  -человеческие потенциалы, которые она стремится развить и формы отчуждения, которые она стремится свести на нет. Только тогда можно начинать процесс продвижения новых политических союзов с теми, кто разделяет эти цели. Таким образом, Преве против империализма США и других проявлений многонационального капитализма. Будучи едва ли националистом, он понимает ценности, заложенные в особые исторические и литературные традиции не только элитарной культуры, но и массовой. Возможно, по этой причине его язык доступен и часто забавен. «Немецкая философия часто трудная для понимания и замыкается в круг», пишет он. «Чтение всего нескольких страниц заставляет захотеть спуститься в паб и утопиться в пиве». Его формулировки прямы и открыты, потому что, словами одного из его итальянских коллег, «он не примадонна или разочарованный социальный или интеллектуальный карьерист. Он стар, его критиковали, высмеивали и игнорировали многие годы многие товарищи, но он продолжает думать и писать, поэтому иногда он может быть немного эксцентричным, немного чудаковатым, но он никогда не высокомерный, или подлый, или снобистский. Он может быть ненормальный, но не глупый».

Читателю нужно будет приложить небольшое усилие, чтобы следовать его историческим и дискурсивным ссылкам, но я считаю, что это будет полезным и стимулирующим опытом.