Имперский принцип и сетевое сообщество – миф о полярности Материалы второго интеллектуального конгресса евразийской молодёжи
Считается, что так называемый «постмодерн» преодолел существовавшие до него полярные оппозиции в политической сфере. Но на деле оказывается, что он стал источником новых. Так, основной из них сегодня является находимый исследователями дуализм «имперской интенции» и так называемого «принципа сетевой организации». Под первой понимается архетип централизованного, иерархически организованного общества; второй же представляет способ бытия с дисперсионным принципом властного распределения (для многих авторов удобным иллюстрирующим символом оказывается мировая электронная сеть, но стоит заметить, что она является лишь поверхностью сетевого сознания вообще). Основным дифференцирующим признаком обоих типов является способ распределения информации – как считается, в сфере влияния «империи» она контролируется и претерпевает концентрацию, тогда как в сетевом пространстве распределяется свободным образом.
Мы намереваемся показать иллюзорность данной оппозиции – как на уровне невозможности реального существования ее крайних вариантов, так и с точки зрения ложности теоретического разведения данных способов политического бытия. Так, считается, что имперскому принципу свойственна сильная инерция ангажированности (по мнению крайней левой критики, идеологизируется каждый дискурс, соприкоснувшийся с теми или иными имперскими смыслами), тогда как сетевое сообщество, якобы, защищает от этой опасности, создавая совершенно естественно функционирующую дискурсивную среду. На деле же получается, что общество ангажируется уже самóй модной и привлекательной идеей «сети» (и это притом, что остальные следствия сетевого циркулирования информации еще даже не изучены). Для оценки ситуации можно воспользоваться способом описания, привнесенным в политическую рефлексию современной философией истории. Он включает в себя использование двух концептов – «метафоры» и «метонимии». «Метафора» (субординирующее отношение по сходству) воплощает собой монистичный способ организации означающих; «метонимия» же (сочетание по смежности) выражает плюралистический принцип сосуществования независимых концептуальных монад. Поначалу, на пути деидеологизирующего движения от модерна к постмодернистским чаяниям, метонимия выступала в качестве идеала. Но если взять современную философию текста, то она оказывается разочарована в возможностях «чистой метонимии» и настаивает на необходимости переоценки роли метафоры. Дело в том, что именно метафора с присущей ей интенсивностью и способностью концентрировать властную энергию, обеспечивает возможность проявлению смысловой активности – например, совершения политического действия. Творчество в политике немыслимо без некоторого «применения силы» в дискурсах – как бы на это не смотрел неолиберализм. И потому, по меньшей мере наивна попытка использовать метонимию в качестве основного принципа построения идеологии «сети», поскольку фатальная экстенсивность последней не позволит удержаться в ней никаким ценностям – в том числе и тем же «сетевым».
Таким образом, оппозиция «централизации» и «сетевого распределения» предстает совершенно ложной, а некритичное педалирование идеологии сетевого принципа (зачастую поверхностно и излишне восторженно понятого) может быть неэффективным и даже довольно опасным. И эта ложность в особенности пагубна для России, которая на самом деле имеет возможность с успехом избежать крайностей «зашкаливающего плюрализма» и выйти на свой способ реализации политической энергии.