22 декабря день не долго корчился. Около восьми часов вечера было уже непроходимо темно, а космонавта Волкова посетило тревожное ощущение чрезмерной выпуклости антидиссоциативной пропаганды, которая велась агентами мирового океана с целью подрыва отечественной космической программы. В такие моменты он считал опасным оставаться одному в каком бы то ни было помещении, поэтому он перенес свое уже начавшее переливаться инфракрасным цветом тело на кухню штаба Евразийского Союза Молодежи. Суггестия не могла туда проникнуть, потому что помещение сакрализировало наличие в нем Жака Ива Бовдунова и Юлии Дмитриевой, которая осуществляла мониторинг южно-американского айсберга Вукуб-Какиш. В местных пингвинариях ее знали, как Грету Гарбо и разыскивали по подозрению в выступлениях против государственной целостности Шибальбы. Бовдунов и Дмитриева пили чай и беседовали на тему предстоящего празднования Великого Юла. Жака радовала похожесть слов «Юля» и «Юл». Это придавало его собеседнице какой-то особенный статус.

Волков незаметно присел рядом с ними и стал натачивать копье Лонгиния, похищенное у американского торговца антиквариатом. Бовдунов и Дмитриева обернулись на космонавта и сказали: «Сейчас будет выступать группа «Север». Но не только. Еще будет множество приятной музыки и видеоряд, который подготовит нам Роман Аникушин. В предвкушении сего, мы рады весьма. Ликованию нашему нет предела. Вкуси и ты плод психоделической культуры, постигни тайны четырех стихий и волшебные сочетания рун». Волков был задумчив и не испытал большого энтузиазма в отношении сказанного. Но группу «Север» он любил. Она всегда казалась ему запредельной и где-то даже ускользающей от его ушибленного чувства прекрасного. Не успел Волков вспомнить самые яркие моменты из выступлений коллектива, как за стеной стало звучать техно.

В зал пробраться оказалось чрезвычайно сложно. Было очень много тел, внимающих неизвестной фигуре, у которой в темноте видна была только флюрная маска пришельца. Сквозь музыку прорезался голос Лугина. Это он был в маске инопланетянина, что, видимо, символизировало запредельность его техно-языческого дискурса, в котором он предлагал праздновать Великий Юл.  На заднем плане в картинки из мультильмов, выступлений «Севера», коловращений свастик и прочего прочего исчезали в затмевающее ярких красном, зеленом и синем цветах. Это колдовал Роман Аникушин, понял космонавт Волков, как только пробрался сквозь груду тел и смог прозреть от ослепивших его вспышек фотокамер.

В центре зала, отделенном от зрителей маскитной сеткой, стояла детская йолочка и свечи освещали ее мохнатые лапы. Над ней выбежал поколдовать Алексей Чуланский. Будто бы весь этот год он копил специально для Великого Юла какие-то стихии в своем чреве, которые он решил выплеснуть на космонавта Волкова и присутствующих. И он их выплеснул. Были слышны призывы поклоняться внутреннему «Я», состоящему из разного. Структура и происхождение этих стихий умалчивались. О них, видимо, следовало догадаться. Но прагматично рационалистический ум Волкова не мог этого сделать. Так он понял, что знает не все на этом свете и много еще предстоит пережить из-за этого незнания.

Колдовство ситуации было в евразийскости происходящего. Она была вязкая и теплая. Отлипала не сразу, а как бы не хотя. Именно это и привлекало посетителей в тех мероприятиях, которые проводились в штабе ЕСМ в последние несколько месяцев. Так и празднование Великого Юла было завершено не внезапно, но постепенно, в протяженности. Нельзя было сказать закончилось оно или нет. И начиналось ли оно вообще. Процесс, как явление, как форма, растворился, оставив от себя смутное ощущение чего-то, что нельзя было сформулировать и периодические флэшбэки, которые преследовали посетителей в течение всей следующей недели.