Нам ли, с мощью и богатством родного  русского языка,  заимствовать что-либо, да ещё и в таких масштабах!?

В.Мусин

Порча нравов, ослабление исторической памяти  сегодня согласуется  с порчей родного языка. А без здорового русского языка, с рыночной безнравственностью и лжедемократией, навязанными извне, с забвением заветов предков, не быть России.

I.

Несколько лет тому назад  учёный филолог А.Труханенко, живущий в Галиции,   листая  литературное  приложение "Rozmaitosci" («Смесь») к "Gazet-e Lwowsk-ой" за 1820 год (на польском языке),   заинтересовался путевыми заметками, озаглавленными   "Ulomki z pewney podrozy do Rossyi".   Отрывки из «Подорожи» («Путешествия») гость России  подписал  криптонимом "B-i".  По всей вероятности,   был он уроженцем недавно включённого в состав империи Александра I  Царства Польского. Ни к победителю Наполеона (корсиканец лукаво обещал потомкам легендарного Леха «волю»), ни к стране завоевателей добрых чувств  питать не мог. Тем не менее (отдадим ему должное),  сумел в своих описаниях сохранить объективность.  Что же касается его близкого знакомства с живой русской речью,  здесь "B-i" не сдержал своих ощущений и перенёс их на бумагу во всей полноте.  Прислушаемся к  голосу  седока дорожного экипажа, что катил почти 200 лет назад по разбитым дорогам России от Балтики до восточных окраин (в переводе А.Труханенко, вставившего свои замечания):

«Язык русский, помимо многих других ценностей, имеет три отличительные особенности, которые делают его достойным внимания в глазах каждого просвещенного человека». Интерес у просвещенных людей этот язык должен возбуждать следующим: «Прежде всего, своей элегантностью, употреблением причастий и сжатостью высказывания он сближается с древними языками, в особенности с латинским и греческим - более, чем какой-либо из современных языков, которые все без исключения являются громоздкими и многословными из-за своих местоимений, своих вспомогательных элементов и тому подобных приемов, какими с трудом восполняют нехватку соответствующих средств в неизбежных для любого языка различных ситуациях». С Ломоносовым это не просто соотносится, но как бы детализирует его мнение, хотя автор говорит о том же самом, скорее всего, вполне самостоятельно. И последовательно.  «Во-вторых, он располагает бесценным сокровищем, каким ни один из известных языков похвалиться не может, в виде языка славянского, который на протяжении долгого времени был языком науки и остается до сих пор языком церкви. Этот язык, при столь малом своем отличии, предоставляет легкую возможность образовывать необходимые обозначения для каждого нового понятия, наилучшим образом способствует, при растущей культуре народа, усилиям писателей, занятых этим делом сейчас». Это очень проницательное для иностранца наблюдение. Автор и на этот раз невольно перекликается с Ломоносовым, с его "Предисловием о пользе книг церковных в российском языке". Здесь впервые был намечен путь языковой реформы на основе сочетания старославянских и русских национальных норм. По мысли ученого, именно старославянский язык разовьет и обогатит "довольство российского слова, которое и собственным достатком велико". Путешественник зафиксировал последнюю стадию этого процесса. Он завершает свое рассуждение аргументом очевидным и потому неопровержимым: «В-третьих, как широко дела человеческие прославляются, о том свидетельствует распространение разных языков". И добавляет относительно русского: "От восточных границ Германии до Камчатки, до западных берегов Северной Америки его не только понимают, но им пользуются, а сама эта страна (Россия), которая господствует над большей половиной земли, простирается на многие тысячи миль». 

II.

Поблагодарим  доброй памяти «В-i» за доходчивое изложение просвещённого мнения, а  нашего современника  А. Труханенко -  за находку и работу над ней. И вспомним, что русский литературный язык той поры ещё только-только вышел из «первичной обработки» Ломоносовым, Фонвизиным и Державиным, подвергался «доводке» Карамзиным и Жуковским. Ещё вряд ли кто полагал, что юноша Саша Пушкин, заканчивающий поэму «Руслан и Людмила», станет зачинателем новой русской литературы, новой на столетия вперёд. Ещё пребывали во младенчестве или вообще находились лишь в планах Русского Бога Тургенев, Лермонтов, Некрасов, Толстой, Гончаров, Достоевский, другие светила  заметной величины Золотого и Серебряного веков  русской словесности.  В их обработке язык Пушкина, при общем распространении грамотности за пределы высших классов,   начнёт проникать в простонародную речь, влиять на неё, обогащая и выравнивая местные говоры.

И всё же, даже  до обработки мастерами слова нашей речи, последняя открылась для иностранца  «В-i»  в том  совершенстве,  каким произвела на него впечатление и была им столь любовно описана. Можно только представить его оценку  русского языка, проживи он   при светлом уме и в бодрости  до начала ХХ столетия и соверши поездку по России тем же путём. Ах, как разговаривала старая московская интеллигенция, из «бывших», ещё в 50-х «советских» годах! Пир русской речи, богатой интонациями и словами, редко повторяющимися, всегда к месту и  музыкально встроенными в искусную вязь соседних слов, речи зримо-образной, изысканной. Такую речь можно назвать самостоятельным видом искусства.

…А  если бы дожил  до наших дней – до 3-го тысячелетия «В-i», тонко чувствовавший, по меньшей мере, славянские языки?

Тут-то  я представляю  его недоуменно внимающим речам аборигенов. Они, как и в 1820 году, представляются  заезжему поляку русскими, по-прежнему говорливы, называют родной язык «удлинённым словом»  великий-и-могучий, не без лёгкой иронии в голосе, понимающе переглядываясь.  Но гость     разочарован и подавлен речевыми  особенностями насельников  величайшей по размерам страны мира, то ли ещё России, то ли уже Наша-Раша.

Давайте мысленно оживим нашего иностранца и, перенеся его в сегодняшний день, поставим рядом с собой. Вместе оглядимся  и прислушаемся.

III.

Вот  высыпала из Третьяковки шумная группа подростков (тинэйджеры –  перевожу на более понятный моим современникам русский язык). Делятся впечатлениями об увиденном. Естественно, мнения разделились. Клёво! Супер! Офигенно! Можно обалдеть! Классные картины! – восклицают одни. Другие с ними не согласны: Полный отстой! Фигня! Туфта!           Один из поклонников живописи проявил изумительное красноречие: А я   оторвался по полной. Эти слова вызвали возглас миловидной поклонницы импортных междометий: Вау! Никто из школьников, только что «спасённых красотой», не нашёл других слов, чтобы,  в соответствии с  впечатлением,  выразить свои эмоции. Наш гость из 1820 года  не то, что выглядел угнетённым скудностью родной речи юных представителей принимающей стороны;  он всем своим видом выражал сомнение, там ли он оказался, куда повела его знакомая, казалось, дорога.

Что ждать от школьников, если  журналист, считающий себя образованным, посетив Поле Куликовое в дни 630-летнего юбилея, вещает с телеэкрана, мол, это событие ныне стало брэндом  для туляков, способствующим развитию местного бизнеса.  А другой, столь же просвещённый (и просветитель по роду занятий), известный телеведущий, рассказывая об обороне Брестской крепости,  делится со зрителями надеждой, что из этого может получится хороший голливудский блокбастер, особенно если умело использовать на съёмках стоп-ноушн.

В последних примерах – не только достойное осуждения издевательство над родным языком. Это, если вдуматься в смысл высказанного,  преступление в отношении святая святых – русского патриотизма, уродование исторического сознания нации. Названных  «просвещённых просветителей» несколько извиняет лишь то, что они сами, мягко говоря, не в ладах с исторической истиной (а освежать в памяти события отечественной истории некогда, надо осваивать, дабы не прослыть невеждой, наш-рашинский лэнгвиджь).  Тот же репортёр с Поля Куликового, толкуя  сцену поединка Пересвета с Челубеем в исполнении участников исторического действа,  не высказывает недоумения, когда «инок Пересвет»,  выбив копьём из седла «батыра Челубея», невредимым(!?)  возвращается в свой строй.  Вообще, нелепостей,  исторической безграмотности в том репортаже, равно как и в театрализованном представлении, не счесть. Но каков брэнд! Предвижу близкое время,  когда Святого благоверного великого князя Дмитрия будут вспоминать, как… создателя одного из важных терминов в маркетинге. Признаки этого налицо:  для «новых русских»  престижным стало получить (и получают!) участок под уродливый терем (то бишь коттедж) на самом  Поле, обильно политым кровью победителей Мамая. Об этом факте рассказал мне незадолго до своей кончины выдающийся  скульптор Вячеслав Клыков.

Такое же наглое брендирование началось в отношении  Пушкинского Заповедника «Михайловское»,  других мест, дорогих нашему сердцу.   Порча нравов, ослабление исторической памяти  сегодня согласуется  с порчей родного языка. А без здорового русского языка, с рыночной безнравственностью и лжедемократией, навязанными извне, с забвением заветов предков, не быть России.

Есть над чем задуматься.

IV.

В словесном мусоре устной речи в нынешнюю пору  преобладают иностранные слова, но наиболее часто выскакивает из, видимо, неуправляемых уже  уст одно наше родное, очень русское слово. В дохристианской древности предмет, им называемый, был праздничным символом животворного дневного светила. И за что ему выпала такая доля – помимо  изначального смысла стать речевым отбросом! Полагаю, что «В-i»,  которого я ощущаю стоящим рядом со мной, решил, что в новой России  вечная Масленица, а русские начала 3-го тысячелетия питаются исключительно блинами, ибо отовсюду слышится блин – бессмысленное вводное слово, о чём бы не говорили беседующие. Попался мне как-то его горячий защитник. Доказывал, что  изречённый блин свидетельствуют о культурном подъёме нации. Ведь, благодаря ему, не нужно теперь вспоминать к месту и (много чаще) не месту женщину, родившую без мужа (блядь – вполне цензурно писали и говорили в старые времена).  Я возразил, мол, а не лучше ли просто промолчать…

С нынешней осени, принимая участие в жизни местной гимназии, я по горло насыщаюсь блинами с хреном (например, а на хрена нам, блин, это надо?) и прочими  «продуктами» родной речи,  бессмысленно переиначенными, используемыми, как правило, не к месту;   также  заимствованными из других языков, чаще всего из англо-компьютерного. Дети приносят эти «семена духовные» (по Ивану Фёдорову) из дома в гимназию, там обмениваются ими и,  с «обогащённым словарём», возвращаются домой.

В последние двадцать лет русский словарь, ничем и никем не защищённый, в отличие, например от французского, испытывает  массовое, лавинообразное проникновение иностранных слов,  в большинстве  которых  он не нуждается.   Можно, с оговорками, принять слово киллер, если не заменить им слово «убийца», а поставить рядом, ограничив понятие рамками «наёмный профессионал-убийца». Но, скажите на милость,  какая необходимость в разговоре на русском языке выражать своё согласие заморскими о-кей,  йес? Ведь этого мало для демонстрации своих лингвистических познаний. Русские «да», «добро» произносить не дольше, если спешишь. Тогда для чего сей  «изыск»!?  С какой целью в журнальный заголовок, читаемый «работа и зарплата», вставлен знак & , похожий начертанием на заворот кишок («Работа & зарплата»)?   В английском правописании  & заменяет слово «and» (наш союз «и»). Можно согласиться: одним лихим росчерком британец освобождает о себя от тяжкого труда потеть над словом аж из трёх букв.  Но нам-то наше родное «и» даётся легче, чем замысловатая загогулина. В этом легко убедиться. Притом,  между двух слов, написанных кириллицей, оказывается даже не слово на латинице, а его графический аналог,  допущенный только в английской грамматике. & - это именно «and», никак не наше «и»! Вот так освоение английской грамматики  может обернуться русской безграмотностью. Об оскорблении родного языка теми, кто  утверждал обложку журнала (и не только этого издания. И великое множество рекламных текстов,  вывесок), я уже не говорю.

А вот заимствование на грани безумия:  кому-то из законодателей мод на импортные слова  английское  прэмоушн показалось благозвучнее, значительнее родного «содействия» (интересно, как будет «я содействую»?  Я прэмоушную?).  Впрочем, нет преград, которые не осилили бы отечественные попугаи. Помните, как трудно давалось прилагательное эксклюзивный. Сегодня же всё, что не общего употребления, то  сплошь эксклюзивное. Не удивлюсь, если услышу, как некто наивный представляет при знакомстве свою жену: моя эксклюзивная супруга.  Мы  уже редко ходим  за покупками,  у нас теперь шопинг (отчего возникают стыдливые ассоциации).  Стало неудобно, не по-современному, что ли,  петь «многая лета» – заменили здравницу на хэппи бэзди ту ю…  И т.д. и т.п.

Продолжение следует...