Итак, теперь можно свести воедино все понятия, которые может символизировать Единое Кольцо: 1) всякий грех вообще; 2) жажда власти как один из грехов; 3) магический механизм для удовлетворения этого греховного желания; 4) вещь, в которую вложено столько силы её создателя, что он сам стал от неё зависеть; 5) и 6) - напомню слова самого Профессора: "Вы, конечно, свободны усматривать в Кольце аллегорию всего нашего времени, аллегорию неизбежной судьбы, постигающей в конце концов все попытки победить злую силу при помощи силы".
"Всего нашего времени..." Воистину, "дух времени" - одно из имён дьявола и названий лжи, Бог же как Истина пребывает Вечным и Неизменным. Толкиену не надо было объяснять эту христианскую истину. Уже не раз я говорил, что он был ориентирован на древность в противовес современности. Это утверждение в полной мере относится и к его политическим взглядам - тем паче, что, как ясно из всего вышесказанного, само стремление политиков к власти он считал греховным. "Взгляды Толкиена приходится признать весьма и весьма "правыми", от этого никуда не деться, - пишут Каменкович и Каррик. - Многие вспоминали, что в общении с ним возникало впечатление, будто этот человек принадлежит не XX веку, а глубокой древности. Во всяком случае, ни одна из современных ему политических систем не принималась им безоговорочно". Следует подчеркнуть, что такая позиция Толкиена вовсе не означала, будто он был далёк от современной политической жизни; напротив, он живо ей интересовался. "Мы родились в тёмный век, в недолжное (для нас) время, - писал он. - Но есть утешение: иначе мы бы не знали и не любили того, что мы любим [т.е. христианских ценностей. - М.М.]. Я представляю, что рыба вне воды - единственная рыба, подозревающая о существовании воды. И у нас слишком мало мечей, но "пред Железною Короной Зла я золотого не сложу жезла"! [цитата из "Мифопоэйи"]". Но прежде чем говорить о критике Толкиеном современных политических учений, надо показать, в чем заключался его идеал общественного устройства.
Этот идеал явственно проступает из его произведений, в том числе из того же "Властелина Колец". "Мiр Толкиена принципиально и насквозь аристократичен, - пишут Каменкович и Каррик. - В Средьземелье в почёте любой аристократизм - рождения, социального положения, крови, веры, характера и поступков, причем одним из критериев аристократизма для человека является его отношение к эльфам - будь то эльфийская кровь, тяга ко всему эльфийскому или признание за эльфами старшинства и превосходства". Что касается политического устройства, то Толкиен как христианин считал богоустановленной только одну форму правления - самодержавную монархию; применительно к условиям Европы ему импонировала Священная Римская империя (Первый Рейх, 962 - 1806 гг.). Этот идеал привил ему в детстве отец Френсис ("настоящий монархист", как вспоминал Толкиен). Конкретные очертания политического идеала Профессора видны на примере сказаний о всех Чётырех эпохах Средьземелья: верховную власть представляет наследственная династия Королей (одновременно являющихся первосвященниками Эру) с неограниченной ничем, кроме Божественных установлений, властью; такой Король только один во всём Средьземелье (в Первую и Вторую эпохи это был верховный король нолдоров, в Третью и Четвертую - Король Арнора и Гондора как наследник нуменорской династии Элроса). Отметим, что такая монархия именно самодержавная, а не абсолютная (как в Европе XVI - XVIII веков): король, как отмечал Толкиен, был не только ответствен перед Богом, но и не мог нарушить древние обычаи (как это сделал Петр I), и не мог изменить саму систему правления. (Вспомним слова Карамзина Александру I: "Ты всё можешь сделать, но ты не вправе только ограничить свою власть!") Династия имеет полные права на трон; в случае её пресечения правят Наместники, но они не имеют права присваивать себе царский титул и использовать какие-либо царские символы. В середине системы управления находится множество вассальных правителей (в Первую эпоху все монархи Белерианда, как человеческие, так и эльфийские, номинально признавали власть нолдорских королей, а в Третью - нуменорских (гондорских); классический пример - Рохан как вассал Гондора). На местах возможно широкое самоуправление вплоть до практически полной автономии (как в Шире, чьё политическое устройство сам Толкиен назвал "наполовину аристократическим, наполовину республиканским").
Следует подчеркнуть: речь в данном случае идёт о том, что люди на местах живут по традиции, "по старинке", решают местные вопросы "всем мiром" и тем самым облегчают управление огромной Империей Королю. Для этих местных представителей традиция и совесть куда важнее писаного закона; пример тому - роханцы, которые всегда поступают по справедливости, а не по букве закона, в отличие от современных западных демократий. Если приказ сверху безчестен, они просто не будут его выполнять; "Свобода не является прерогативой демократий и в свободном обществе требования совести важнее, чем приказы", - отмечал Шиппи. "Мои политические взгляды склоняются всё больше и больше к "анархии" (в философском понимании, означающем отмену контроля над людьми с помощью бомб) - или к "неконституционной" монархии", - признавался Профессор. Именно таков идеал народной православной монархии, нарисованный, в частности, Львом Тихомировым и Иваном Солоневичем: земство внизу, Царь наверху. Не стоит удивляться сходству мыслей Толкиена с этой концепцией: просто и то, и другое восходит к общехристианским идеалам. Лозунг "Вера, Царь и Отечество" (или, что то же самое, "Православие, Самодержавие и Народность") придуман не вчера и не в девятнадцатом веке; он был известен уже царю-пророку Давиду и равноапостольному Константину. В конце концов, по слову св. Иоанна Кронштадтского, "демократия в аду, а на Небе - Царство", и любой христианин по определению является монархистом (поэтому представителей таких ересей, как кальвинизм и иже с ним, проповедующих республиканский строй, называть христианами не совсем корректно).
Так что удивляться монархической концепции Толкиена совсем не стоит. Что поистине достойно удивления, так это некоторые параллели между текстами Толкиена и недавней русской историей, а именно жизнью Царя-Мученика Николаем II. Сейчас укажу лишь на две из них, прочие я затрону в дальнейшем. Во-первых, вспомним стихотворение о Гил-Галаде, последнем верховном Короле нолдоров (перевод С.Степанова я считаю вполне адекватным оригиналу):
Гил-Галад был, - поют о нём, - Последним славным Королём: Державу эльфов он простёр От Моря до Туманных Гор, И ярче тысячи зеркал Его разящий меч сверкал, И на серебряном щите Мерцали звезды в темноте. Но помнят давние года - Ушла с небес его звезда: Скатилась и изнемогла Во мгле, что Мордор облегла.
А теперь сравним с тем, что писал в 1911 году, ещё при жизни Николая II, С.А. Нилус в своей знаменитой книге "Близ грядущий Антихрист и царство диавола на земле". Он приводит рассказ монаха Домна о видении старцу Глинской пустыни Илиодору в конце 70-х годов XIX века: "Незадолго до блаженной его кончины, за несколько лет до злодейского убиения Государя Александра Николаевича, собрались мы как-то раз, ученики его, к нему в келью... И вот, восклонил старец голову, перекрестился, вздохнул и сказал: "...Читал я, чадца, в дни сии Апокалипсис Св. Апостола и Тайнозрителя Иоанна Богослова. И возжелала душа моя увидать, доколе же Господу угодно будет долго терпеть всё умножающимся беззакониям мира. И был я, чадца, в духе; и се, вижу: восходит от востока на небе звезда великая и пресветлая, и вокруг неё звезды яркие и великие. Прошла эта звезда по небосклону и склонилась к своему западу. И был ко мне голос: "Се звезда Императора Благословенного!" [Александра I]. - И другую звезду, ещё светлее, ещё величавее увидел я восходящей на востоке, и вокруг неё звезды светлые. Прошла и эта звезда путь свой и тоже склонилась к своему западу. И тот же голос сказал мне: "Се звезда Императора Николая I!". - И по сем взошла с востока звезда яркая; и был цвет её как цвет крови; вокруг же той звезды в спутниках её были звезды тоже цвета кровавого. И не дошла звезда та до своего запада. Устрашилось сердце мое. И голос возвестил мне: "Се звезда ныне царствующего Государя Александра Николаевича. Насилием сокращены будут дни его: убит будет Царь рукой освобожденного им раба среди бела дня, на стогнах верноподданной ему столицы". - И опять увидел я звезду, восходящую с востока, и была та звезда ярче и величественнее всех прежде виденных мною звезд. Но и этой звезды дни сокращены будут. - "Се звезда Императора Александра III", - сказал мне голос... И после узрел я иную звезду"... И не кончил старец речи своей, прервал её и заплакал. Потом по малом времени восклонил старец свою главу и такое молвил великое и страшное слово: "Бдите и молитеся, чадца! Нецыи из зде стоящих возжелают смерти, но смерть убежит от них" (ср. Отк.9:6)".
А теперь вспомним, что останки Царской семьи были сожжены большевиками (останки, похороненные при Ельцине под видом "царских", принадлежат явно не Романовым). Это произошло во исполнение древнего пророчества, речённого чрез пророка Амоса - того самого пророчества, которое Александра Федоровна читала с детьми накануне казни: "Так говорит Господь: не пощажу его, ибо он пережёг кости Царя Эдомского в известь" (Ам.2:1). В самом деле, все участники убийства Царской семьи погибли насильственной смертью... Но сравним это с цитатой из "Неоконченных сказаний" Толкиена, где говорится о найденном в Изенгарде сокровище нуменорских Королей - алмазе Элендилмире: "Более тщательный обыск того тайника принёс печаль и недоумение. Было ясно, что эти вещи, в особенности Элендилмир, не могли быть найдены, не будь их при Исилдуре, когда тот утонул... Почему же тогда, хотя прошла целая Эпоха, не было найдено и следа его останков? Не нашёл ли их Саруман и не надругался ли над ними - не сжёг ли с презрением в каком-нибудь из своих горнов? Если так, то это постыдное деяние; но ещё не самое ужасное из его дел". К тому же жалкий конец Сарумана очень напоминает убийство русским монархистом Б.Ковердой участника казни Романовых П.Л.Войкова, носившего на пальце снятый с тела убиенного Царя перстень...
Как же объяснить все эти удивительные совпадения? Ведь о том, что Толкиен был знаком с сочинениями Нилуса и т.п., не может быть и речи. Ответ, как я думаю, кроется в размышлениях Профессора над монархической идеей, над пророчеством Амоса, в общении с К.С. Льюисом (который развивал византийские монархические идеи). Но самое главное - Божий Промысел. Ведь без него разные люди не могут прийти к одинаковым выводам...
Впрочем, я уклонился немного в сторону от темы. Вернёмся к характеристике политических взглядов Толкиена. Как читатель уже мог понять, идеалом для него являлась патриархальная крестьянская жизнь. Отсюда и ненависть к пыльному и душному городу, к машинам и ко всей современности вообще. Эта ненависть имеет глубокий исторический подтекст: по Шпенглеру, город как порождение цивилизации противостоит вечно существующей как исторический фон деревне (последняя включает в себя как крестьян, так и аристократов - феодалов). Город - родина атеизма и материализма; именно в городе на смену обмену товарами приходят деньги. На определённом этапе "начинается эпоха, когда город развился настолько, что ему более нет нужды самоутверждаться по отношению к селу, по отношению к крестьянству и рыцарству, и теперь уже село со своими пра-сословиями ведет безнадёжную борьбу против единоличного господства города: в плане духовном - против рационализма, политическом - против демократии, экономическом - против денег". Именно такую безнадёжную борьбу и вёл Толкиен всю свою жизнь. Так, отбиваясь от очередных обвинений в эскапизме, в "фантазёрстве", он писал: "Конечно, Фантазия может доходит до крайности. Она может быть и скверной. Она может быть использована во зло. Она может даже обмануть разум, который создал её. Но о каком человеческом действии или понятии нельзя сказать то же самое в этом грешном мiре? Люди придумали не только эльфов, но и богов, и поклонялись им, даже тем, которые больше всего были искажены злом выдумавших их. Они сотворили себе фальшивых богов из других материалов - из своих понятий, своих знамен, своих денег, даже их научные, социальные и экономические теории потребовали человеческих жертвоприношений. Abusum non tollit usum [Злоупотребление не отменяет употребления (лат.)]. Фантазия остаётся правом человека: мы творим по нашим меркам и по нашим производным образцам, поскольку сами сотворены, и не просто сотворены, а сотворены по образу и подобию Творца".
Теперь можно, наконец, более чётко обозначить те силы, против которых боролся Толкиен. Как христианин он понимал, что вся история - это сплошной процесс апостасии, безудержного сползания к злу. Следовательно, всякий христианин изначально - консерватор. Он не приемлет тягу к нововведениям, исходящую от дьявола, он сопротивляется любым революциям; но впрочем, он и не стремится "остановить время", заморозить, "забальзамировать" всякие исторические процессы - как этого хотели нолдоры Второй эпохи, ради своей тяги к сохранению всего неизменным пошедшие на сотрудничество с Сауроном в изготовлении Колец; и пока Три Кольца были при эльфах, тягостная Третья эпоха никак не могла закончиться. То же самое имел в виду, кстати, и К.Н.Леонтьев, когда он сказал о К.П.Победоносцеве: "Он как мороз: препятствует дальнейшему гниению; но расти при нём ничего не будет". Толкиен выразил свою мысль в предельно сжатой форме так: "Я не реформатор и не "бальзамировщик"! Я не реформатор (через применение силы), так как это, по-видимому, обрекает на саруманизм [о Сарумане см. ниже. - М.М.]. Но и "бальзамирование" влечёт за собой определённые наказания".
Таким образом, Толкиен, особенно до шестидесятых годов, был в чем-то близок к концепции консервативной революции (термин, впервые придуманный Артуром Мёллером ван ден Бруком, другом Шпенглера и горячим поклонником Достоевского; хотя саму эту идею, на мой взгляд, впервые в мiре высказал всё тот же К.Н.Леонтьев). Этот термин возникает тогда, когда консерваторам уже нечего охранять, поскольку старый порядок разрушен, и возникает новая задача - построить его заново, восстать против безбожной современности во имя великого прошлого. (При этом, разумеется, речь идет не о буквальном восстановлении старых форм, а об их преображении: "Да будет Русь Новая, по старому образцу!" - восклицал св. Иоанн Кроншатдский.) Именно консервативной революцией является приход Арагорна - "возвращение Короля"; именно её имел в виду Толкиен, когда говорил об "активных наступательных действиях" против современной техники. Восстановление истинно христианской самодержавной монархии - эта важнейшая цель для России, хотя она относится к весьма отдалённому будущему; и мысли Толкиена, грезившего о возвращении единственного на всю планету Великого Короля для последней схватки с Антихристом, когда-нибудь воплотятся на Земле.
Замечу, кстати, что Профессор особо подчеркивал: о поспешном восстановлении монархии не может быть речи, тем более, если истинная династия находится в безвестности - в течение переходного периода, который может растянуться на долгие годы (во "Властелине Колец" - аж на тысячу лет), должны править Наместники. То, что Толкиен называет институтом наместничества, в русских монархических кругах принято называть "национальной диктатурой", которая призвана восстановить благочестие в народе, вытравить из его сознания плоды материализма и рационализма и подготовить его к Возвращению Монарха (которое, в свою очередь, является бледным подобием грядущего Второго Пришествия Христова). О том, в каких именно формах Толкиен представлял себе эту "национальную диктатуру", красноречиво говорит тот факт, что он приветствовал режимы Франко (см. письмо №83) и, как можно предположить по аналогии, Салазара - те самые режимы, о которых М.В.Назаров сказал так: "В Испании у генерала Франко и в Португалии у профессора Салазара фашизм приобрёл наиболее удачные для Европы формы, сочетаясь с католическим социальным учением. Недостатки этих режимов были обусловлены общими недостатками католицизма и западной культуры, почему эти две страны после смерти их вождей и были поглощены системой либеральной демократии". Салазар (в юности он хотел стать монахом, но помешали внешние обстоятельства), например, после своего прихода к власти так определил основную линию своей политики: "Мы против всех интернационализмов, против коммунизма, против профсоюзного вольнодумства, против всего, что ослабляет, разделяет, разрушает семью, против классовой борьбы. Наша позиция является антипарламентской, антидемократической, антилиберальной, и на её основе мы хотим построить корпоративное государство". Франко же никогда не называл войну в Испании гражданской. "Наша война - это не гражданская война, не война партий, не война пронунсиаменто. Это - cruzada, крестовый поход тех, кто верит в Бога. Все мы, которые участвуют в этой борьбе, христиане и мусульмане, мы все - солдаты Бога и боремся не против других людей, но против атеизма и материализма", - говорил он. В один ряд с Франко и Салазаром можно поставить родоначальника католического «австрофашизма» Э.Дольфуса, павшего в борьбе с Гитлером. Религиозность, патриархальность, традиции - таков был лозунг правления этих трех диктаторов, полностью одобряемый Толкиеном. Недаром Профессор писал: "Злой дух - это механицизм, "научный" материализм, социализм в любой из его разновидностей".
Враждебными Толкиену "ценностями" было всё то, что определялось лозунгом Французской революции "Свобода, Равенство и Братство". Этот лозунг был выдвинут в эпоху масонского антихристианского Просвещения в Европе XVIII века (излишне напоминать, что за спиной "просветителей" стоял раввин Мозес Мендельсон и что само слово "просвещение" является калькой с еврейского "гаскала"). В XX веке этот лозунг принёс три дьявольских плода - "свобода" вылилась в идеи либеральной демократии, "равенство" - в коммунизм, а "братство" - в нацизм Гитлера и отчасти в фашизм Муссолини, который тоже возводил свои идеи к Французской революции. Все три названных политических учения были глубоко отвратительны Толкиену; во всех трёх он видел лишь грязное политиканство - и это нашло своё отражение не только в письмах Толкиена, но и во "Властелине Колец" - единственном из его произведений, где напрямую затронуты современные политические вопросы. Шиппи писал: "Толкиен создал два характера, обладающих особым подтекстом. Оба первоначально были на стороне добра, но соблазнились злом или подверглись его разъедающему влиянию, поэтому для нас легче лёгкого найти им соответствие в современном мiре. Это Денетор и Саруман: оба они изображены с оттенком сатиры и отчасти напоминают современных политических деятелей". Образ Сарумана (на роханском языке, почти неотличимом от древнеанглийского, это имя означает "коварный человек") представляет собой воплощение типичного современного политика (особенно либерального или социалистического, т.к. выше цитировались слова Профессора о том, что под "саруманизмом" можно понимать любую ломку традиций, любую неограническую реформу). "В речах Сарумана, - пишет Шиппи, - можно заметить многое из того, чего современный мiр научился страшиться больше всего: обмана союзников, подчинения средств целям, "сознательного принятия на себя вины за необходимое убийство"". Он жонглирует словами "настоятельный", "конечный", "реальный", за которыми ничего не стоит. Саруман - непревзойденный "пиарщик"; это особенно заметно в той карикатурной сцене, когда он перед Теоденом и Гэндальфом сначала пытается настроить первого против второго, а потом наоборот - и, конечно, ничего не добивается. Саруман принадлежит двадцатому веку, а не Третьей эпохе, и выглядит там решительным анахронизмом: "смесь зла с морализированием" (по Шиппи), равно как и упор на развитие техники характерны именно для наших дней. Толкиен и сам признавался: "Я смотрю на восток, запад, север, юг - и не вижу даже следов Саурона. Однако я вижу, что последователей Сарумана вокруг развелось немало".
Критики много спорили о том, кого же из политиков больше всего напоминает Саруман. Назывались десятки имён на любой вкус - от Троцкого до Гитлера. Это, конечно, неверный подход: Саруман олицетворяет политика XX века вообще, а не какое-либо конкретное лицо. Слова: "На языке Орфанка помощь означает смерть, а спасти значит убить", - применимы к "новоязу" любого антихристианского режима новейшего времени, будь то большевистский, нацистский или демократический (в духе Госдепартамента США, на языке которого "помощь" какой-либо стране и вправду означает её разрушение и разграбление). Впрочем, одно более конкретное сравнение всё же пришло мне в голову - сравнение с римскими папами. Да, Толкиен был католиком и заблуждался, признавая верховенство пап; но это нисколько не противоречит тому, что он осуждал властолюбие и политиканство многих из них. В самом деле, грязная политика в Европе началась более тысячи лет назад именно с их деятельности, и на протяжении нескольких веков папство оставалось безспорным монополистом в этой области, пока у него не появились более удачливые конкуренты. Католик Толкиен не мог не видеть жажду власти средневековых иерархов католической Церкви. Он благоговел перед словами "nolo episcopari" [не хочу епископства (лат.)], которые произносились святыми тогда, когда они отказывались от повышения в сане. На католическом Западе это, между прочим, как раз происходило крайне редко, в то время как в православных странах всегда было правилом. Зная о взгляде Толкиена на мiрскую власть как на греховное стремление, легко понять следующие его слова: "Самая несовершенная работа для любого человека, даже для святых (которые, в любом случае, по крайней мере, не хотели её брать на себя) - это командовать другим человеком. Ни один человек из миллиона не свободен от этого, и менее всего тот, кто ищет такую возможность. И, наконец, её выполняет только маленькая группа людей, которые знают, кто их хозяин. Средневековые люди были слишком правы в определении "nolo episcopari" как лучшего ответа, который человек может дать тем, кто делает его епископом". Наконец, Толкиен не мог не отрицать иезуитский принцип "цель оправдывает средства".
Совпадения при сравнении Сарумана с папами кажутся просто поразительными. (Удивительно, как эта идея пришла в голову мне и иркутскому исследователю М.Астахову совершенно независимо друг от друга.) "Волшебников" из-за Моря прибыло пять - и древних епископских, а затем патриарших кафедр тоже было пять. Старшим из патриархов на протяжении тысячи лет считался папа римский - а среди Ордена Истари таким был Саруман. Цвет одежд как папы, так и Сарумана - белый. Эльфийское имя волшебника – Курунир – созвучно папской курии. Когда Саруман пал, то через некоторое время Гэндальф - младший из Пяти - сломал его посох и принял на себя старшинство в Ордене - но ведь и в Церкви Константинополь принял на себя старшинство после отпадения Рима от Православия. Наконец, после падения Изенгарда в сокровищницах Сарумана были найдены несметные сокровища из разных мест, считавшиеся пропавшими или потерянными (описание их можно найти как во "Властелине Колец", так и в "Неоконченных сказаниях"); но ведь и Ватикан - известный скупщик краденого, и в его подвалах, несомненно, можно обнаружить много интересного...
Напоследок было бы любопытно сравнить речи Сарумана с речами Великого Инквизитора у Достоевского: сходство налицо. "Мы исправили подвиг Твой... Мы давно уже не с Тобою, а с ним, уже восемь веков... Мы и взяли меч кесаря, а взяв его, конечно, отвергли Тебя и пошли за ним... И мы сядем на зверя и воздвигнем чашу... Но тогда и лишь тогда настанет для людей царство покоя и счастия", - говорит Великий Инквизитор Христу и рисует картину управления миллионами людей. А вот что Саруман говорит Гэндальфу: "Близится наше время, точнее, время людей, коими мы призваны править [Валары прямо запрещали Пяти волшебникам править людьми. - М.М.]... Новая сила нарождается в мiре. Наши прежние союзники, наша прежняя надежда безсильны перед ней... Ещё не поздно объединиться с этой силой... Победа новой Силы не замедлит, и те, кто встанет на её сторону, будут щедро вознаграждены... Цели и планы наши не изменятся. Изменятся только средства". Но разве папство в лице Павла VI и Иоанна Павла II не сделало то же самое, что и Саруман, когда, отчаявшись в борьбе с масонским "новым мiровым порядком", заключило союз с ним?
Итак, я вынужден констатировать сходство Сарумана с папством. Может оказаться, что за этой гипотезой ничего не стоит, кроме общего сходства Сарумана со всеми политиками вообще; но мне кажется, это гипотезу стоит проверить. Ведь хотя Толкиен, безусловно, признавал власть пап, его отношение к жажде власти как к смертному греху говорит о многом. И может статься, вовсе не случайно, что в своих письмах Толкиен почти никогда не упоминал и не цитировал пап, за исключением лишь св. Пия X (о чём будет подробнее сказано в главе 7).
