Дж. Р. Р. Толкиен: христианин, консерватор, традиционалист. Глава 5: Онтология катастроф Христианские параллели во "Властелине Колец". Эсхатология Толкиена
Итак, "Властелин Колец" буквально пронизан мотивами doom и wyrd - каждый поступок персонажей зачастую приводит к совершенно неожиданным последствиям, зло обращается добром, как и предсказывал Илуватар при Сотворении Мiра - и через это открывается путь к эвкатастрофе, завершающей Третью эпоху. "Властелин Колец" буквально перенасыщен (иногда даже слишком, как считает Шиппи - впрочем, несправедливо) христианскими элементами - но спрятаны они от глаз невнимательных читателей гораздо глубже, чем в любой другой книге Толкиена. Начать хотя бы с того, что, даже по мнению критика Толкиена Ю.Максимова настоящий Властелин Колец - это Бог, Который ни разу не упомянут в романе - ведь ни один из персонажей никогда не владел всеми двадцатью Кольцами сразу... Впрочем, эта его гипотеза нуждается в проверке (насколько я знаю, не вполне ясно, почему Толкиен дал своему роману именно такое название).
Что же касается твердо установленных фактов, то, прежде всего, отметим, что заповедь "не упоминай Имени Божия всуе" доведена в романе до абсолюта: Эру ни разу не упоминается во "Властелине Колец" и только один раз в "Приложениях" к нему (это и является главной причиной того, что в романе сложно отличить "судьбу" от "случая"; но точно так же и в реальной жизни!). Валары упоминаются только один раз (не считая, правда, многочисленных упоминаний Варды-Элберет). Толкиен всегда вслед за пророком Илией знал, что "не в буре Господь, и не в землетрясении, и не в огне", а тихом дуновении ветра; и потому силы добра проявляют себя во "Властелине Колец" главным образом косвенно. К тому же, по выражению Шиппи, "слишком громкое хлопание ангельских крыльев умалило бы мужество толкиеновских героев". Процитирую ещё раз знаменитые слова Толкиена: «"Властелин Колец" - конечно, в основе своей религиозная и католическая книга. Я осознал это, только когда её закончил, и пересмотрел впоследствии под новым углом зрения. Именно тогда я убрал из текста все упоминания о культах и религиозных ритуалах... ибо религиозный элемент растворен в самом повествовании и его символах». Вновь напомню и слова Шиппи о Толкиене: «Как и автор "Беовульфа", он старался идти "между Ингельдом и Христом", между Библией и языческим мифом. Старание, с которым он поддерживает это равновесие, очевидно, и задним числом его можно найти почти на любой странице "Властелина Колец"».
О символизме Кольца как самозамкнутого греха, о погоне Назгулов за Фродо как символе бесовских атак на человека, о сходстве Голлума с Иудой я уже говорил выше. Любопытно отметить другие подобные бросающиеся в глаза моменты "Властелина Колец". Вот Арагорн (Бродяга) - идеально добродетельный персонаж, и пророческое стихотворение о нём (привожу его в моём переводе, поскольку ни один из существующих русских переводов меня не удовлетворил): Не каждое злато сверкает, Не каждый Бродяга - изгой, И древняя сила крепчает, Жив корень под снежной корой! Пламя из пепла проснётся, Из тьмы луч пробьётся опять, Король на престол свой вернётся, Меч Сломанный - на рукоять!
Здесь слова "из тьмы луч пробьется опять" (the light from the shadows shall spring) являются ненавязчивой ссылкой на Евангелие, на Воскресение Христа. Вот Гэндальф запрещает Фродо пользоваться Кольцом - и в памяти всплывают слова Нового Завета о том, что "имеющие должны быть как неимеющие и пользующиеся сим мiром как непользующиеся" (1 Кор.8:29-31). Вот Том Бомбадил, напоминающий Адама до грехопадения. Вот Элронд объявляет состав отряда: "Девятеро Пеших против Девяти Всадников, несущих зло" - и вспоминается псалом: "Сии на колесницах и сии на конях, мы же именем Господа Бога нашего призовем. Тии спяти быша и падоша, мы же восстахом и исправихомся" (Пс.19:8-9; именно этот псалом св. Александр Невский пел перед битвой со шведами в 1240 году), и становится понятно, что с Братством Кольца - Бог. С другой стороны, Девять Назгулов напоминают о девяти кругах ада. А вот эльфы поют гимн "A Elbereth Githoniel", перевод которого лежит целиком в русле христианской традиции: "О Элберет, Зажегшая звезды! Из сверкающих кристаллов падает на землю косыми лучами, как свет алмазов, свет сияющего славой на небесах звёздного воинства. Взгляд мой упал на дальние страны - отсюда, из оплетённого деревьями Средьземелья; о Сияющая, облаченная в вечнобелые одежды, стоящая на Вечной Горе [Таникветиль], - я буду петь тебя из-за Моря, из-за великого Моря Разлук".
Вот Гэндальф борется с балрогом: "Маленькая, одинокая фигурка волшебника словно светилась во тьме, и тьма не могла объять его" - прямая ссылка на Ин.1:5. Вот Галадриэль, образ который у всех читателей неизменно вызывал ассоциации с Богородицей, что, конечно же, неверно, поскольку Галадриэль - грешница; но Толкиен в ответ на вопросы читателей об этом ответил так, что Дева Мария является для него идеалом красоты, и потому Галадриэль может являться как бы её бледным подобием, отражением в слегка искажённом зеркале. Вот эльфийские хлебцы лембасы, которые та же Галадриэль дает путникам и с помощью которых Сэм и Фродо затем выживают в Мордоре: "Некоторые увидели в лембасах, поскольку они питают волю и действуют сильнее во время поста, - писал Толкиен, - viaticum, производную от Евхаристии. Так более высокие вещи могут влиять на ум и окрашивать его, пока автор занят менее важными деталями...". Лембасы - ни в коем случае не аллегория причастия; но они намекают на него - и тем явнее, что Голлум, находящийся во власти греха, не способен их есть: "А! Нет! Нет! - выкрикивал он сквозь кашель. - Вы хотите, чтобы несчастный Смеагол подавился и умер?! Пыль и пепел! Он не может есть пыль и пепел!".
Вот тот же Голлум хнычет: "У Смеагола отобрали его прелес-сть, и Смеагол потерялся" - и на ум приходят слова Иисуса: "Где сокровище ваше, там и сердце ваше будет" (Лк.12:34). (Однако К&К напрасно перевели precious-s как "с-сокровище" – ведь в английском оригинале такой ассоциации нет.) Вот одна из любопытнейших сцен "Властелина Колец" - возвращение Гэндальфа к жизни. Оговоримся сразу, что воскрешение Гэндальфа по воле Валаров или Самого Эру однотипно с воскрешением Лазаря и не имеет ничего общего с Воскресением Христовым: "Воплощение Бога безконечно больше, - настаивал Толкиен, - и я никогда не осмелился бы писать о чём-либо даже отдалённо близком к этому". Но явление Гэндальфа Арагорну, Леголасу и Гимли в лесу Фангорн до боли напоминает Преображение Христа перед Петром, Иаковом и Иоанном на горе Фавор: "Он тут же вскочил и ловко вспрыгнул на высокий обломок скалы. Всем почудилось, что он внезапно стал гораздо выше ростом... Все трое смотрели на него, потеряв дар речи. Волосы старца были белы как снег на солнце, одежды сияли белизной, глаза из-под густых бровей сверкали, как солнечные лучи. От него исходила неодолимая и неоспоримая сила. Друзья стояли, окаменев, не зная - дивиться? радоваться? страшиться?". Эта перекличка не имеет непосредственного отношения к сюжету романа, но заставляет читателя глубже задуматься о вопросах веры. (Есть замечательная статья (не припомню автора) об этом эпизоде. Там выявлены ещё три скрытые цитаты из Библии в процессе явления Гэндальфа Арагорну.)
А диакон А.Кураев, например, сравнивает дунаданов с монахами на основании слов Арагорна Боромиру: "Ты сказал, что Север наслаждается покоем и свободой. Но что знали бы о покое и свободе народы Севера, если бы не мы? Один страх перед Тенью уже сломил бы их. Но когда с пустынных холмов и из безсолнечных чащоб в долины являются темные твари - мы изгоняем их прочь. Кто осмелился бы путешествовать по дорогам, кто чувствовал бы себя в безопасности дома или в поле, кто мог бы спокойно спать у себя в постели, если бы дунаданы предавались сну или сошли в могилы? И всё же мы слышим слова благодарности реже, чем вы. Путешественники провожают нас хмурыми взглядами, крестьяне наделяют презрительными кличками. Для одного толстяка, что живет в дне пути от чудищ, единственно от вида которых у него остановилось бы сердце и которые с легкостью сотрут его селение с лица земли, стоит только нам ненадолго снять стражу, - так вот, для этого толстяка я - подозрительный проходимец, Бродяга-Шире-Шаг... Но мы не хотим ничего менять. Когда простой народ беззаботен, когда ему нечего бояться, он остается свободен, а это главное. Мы скрываем свое истинное лицо, чтобы не нарушать хода вещей. К этому мы призваны, и следуем этому призванию неуклонно, хотя за эти долгие годы многое поросло травой". Вся эта длинная цитата - намек на монашеский путь борьбы за мiра вдали от него.
А вот ещё один из особенно глубоких моментов "Властелина Колец" - столкновение Фродо с Шелоб. Выше уже говорилось о том, что при столкновении с Назгулами Фродо спасается только потому, что он молитвенно воззвал к Элберет (Варде). В логове паучихи ситуация значительно сложнее: Фродо восклицает: "Галадриэль!", - но Шелоб не боится молитв; однако свет скляницы Галадриэли, в которой заключён свет Эарендила, нестерпимо жжёт ей глаза, и она отступает. Более того, с уст Фродо срываются слова: "Aiya Earendil elenion ancalima!" ("Радуйся, Эарендил, ярчайшая из звёзд!"), - смысла которых он сам не понимает. В следующей главе Сэм восклицает: "Галадриэль! Элберет!", - и теперь уже с его уст слетает непонятная ему самому эльфийская молитва. Это очень редкое явление, известное как "говорение на языках", является одним из даров, которые получили Апостолы от Святого Духа на Троицу (ср. Мк.16:17: "Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: Именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками"). Апостол Павел, правда, считал дар пророчества более высоким даром, но для Сэма, я думаю, и "говорения на языках" более чем достаточно. Таким образом, слова молитвы за Фродо и Сэма как бы произносит Святой Дух - хотя сами хоббиты взывают всего лишь к Галадриэли и Варде, но фактически в ответ на их просьбу в логово Шелоб сходит свет самого Эарендила - свет провозвестника Христа.
Чем ближе к развязке, тем больше во "Властелине Колец" встречается явных намёков на библейские строки. В пятой части мы сталкиваемся с необычными географическими названиями в Гондоре: Риммон, Эрех, Лебеннин (первые два непосредственно заимствованы из Ветхого Завета, хотя Эрех вроде бы связан с Eru - кв. "один"; третье же на синдарине означает "пять рек", но напоминает английское Lebanon - Ливан). Вот Леголас, рассуждая о превратностях человеческой истории, говорит: "Редко бывает, чтобы пропал весь посев. Иной раз переждёт зерно непогоду, схоронившись где-нибудь в пыли и перегное - а потом возьмётся и прорастёт, когда уже и не ждёт никто". Это намек на знаменитую притчу о сеятеле (Мф.13:3-23), намёк, который может быть легко отнесен как к воцарению Арагорна, так (по мнению Шиппи) и к предсказанию о приходе Сына Божия.
Продолжим рассмотрение интересных параллелей. Вот уже упомянутое невольное пророчество князя Имрахила о Давиде и Голиафе. Вот Голлум поклоняется паучихе Шелоб как язычник (Толкиен употребил глагол worship в смысле религиозного поклонения). Вот Фродо и Сэм в Мордоре неожиданно находят источник воды - видимо, как дар Валара Улмо, ангела вод (Отк.16:5). Вот рассуждения Толкиена в его письмах о судьбе Голлума, о том, что он мог бы побороть своё искушение Кольцом и тогда добровольно бы бросился с ним в лаву Ородруина, чтобы спасти мiр. Вот Фродо стоит с откушенным пальцем - и сразу вспоминается Нагорная проповедь: "Если правое око твое соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твое было ввержено в геенну. Если десница твоя соблазняет тебя, вырви её и брось от себя: ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твое было ввержено в геенну" (Мф.5:29-30). Вот сразу после уничтожения Кольца Фродо вновь впадает в смертный грех - уныние: "Надежды терпят крушение. Всему когда-нибудь приходит конец. Теперь нам уже недолго ждать смерти. Всё гибнет и рушится, мы одни, бежать некуда", - однако Сэм не поддается этим бесовским соблазнам и, хотя он ровным счетом ничего не смыслит в богословии, но именно благодаря его бодрому духу хоббиты спасаются.
Спасаются - и подтверждают ту мораль, которая лежит в основе "Властелина Колец": "Последнее сказание, - писал Толкиен, - должно более четко служить примером повторяющейся темы: места в "мiровой политике" непредвиденных и не могущих быть предвиденными действий воли и деяний доблести очевидно маленьких, невеликих, забытых вместо Мудрых и Великих (как добрых, так и злых). Мораль всего целого (после первичного символизма Кольца как воли к чистой власти, ищущей способа стать объектом через физическую силу и механизм, и потому также неизбежно через ложь), очевидно, та, что без высокого и благородного простое и грубое всегда имеют значение, но без простого и обыкновенного благородное и героическое не имеет значения".
И вот, наконец, наступает эвкатастрофа - падение Саурона. События, произошедшие сразу после неё - пир на Кормалленском поле и коронация Арагорна - являются почти неприкрытым намёком на Воскресение Христово и на Конец света. "Значит, всё грустное было невсамделишным?" - спрашивает Сэм: настолько необычна новая реальность, наступившая в Средьземелье после 25 марта 3019 года Третьей эпохи. Но ведь и после Конца Света будут "новые небеса и новая земля" (Отк.21:1), и "отрёт Бог всякую слезу с очей их" (Отк.7:17), и наша теперешняя жизнь покажется всем воскресшим "невсамделишной", и станет, наконец, очевидно, что зло не имеет своего бытия, что зло есть пустота... Большинство положительных героев "Властелина Колец" остаются живы к концу романа, но это не значит, что они не изменились: говоря о тех людях, что будут живы к моменту Конца Света, Апостол Павел подчёркивал (1Кор.15:51-55): "Говорю вам тайну: не все мы умрём, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мёртвые воскреснут нетленными, а мы изменимся; ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему - облечься в безсмертие. Когда же тленное сие облечётся в нетленное и смертное сие облечётся в смертное, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою [Ис.25:8]. Смерть! где твоё жало? ад! где твоя победа?[Ос.13:14]". Смех и слёзы, "радость за стенами этого мiра, острая как скорбь" - вот настроения, царящие в эти дни в Гондоре. Эвкатастрофа конца Третьей эпохи наиболее подробно описана Толкиеном; и неудивительно, что её описание он стремился сделать максимально похожим на описание радости от Воскресения Христова или от Конца Света.
Пир победителей проходит не в сердце Гондора, а на Кормалленском поле, и присутствуют на нем только те, кто действительно прошёл через столкновение с Тьмой и выжил - это обстоятельство ещё раз подчеркивает аналогию с Концом Света, с радостью всеобщего воскресения мертвых (и не примечательно ли, что незадолго до эвкатастрофы Войско Мёртвых искупает свои грехи?). Вновь напомню слова Толкиена о том, что христианская радость - эта такая радость, где "Радость и Печаль едины, где они примирились друг с другом, ибо и самость, и альтруизм, растворившись в Любви, исчезают". Глубинные параллели с Библией проглядывают едва ли не в каждой строке описания эвкатастрофы 3019 года. Вот Гэндальф говорит хоббитам: "Король исцелил вас, а теперь ждёт к себе. Вы предстанете пред его ясные очи и сядете с ним за трапезу", - и эта фраза перекликается как со словами бедного Ниггля, когда ему, наконец, разрешили войти в рай: "Это было как приглашение на царский пир", - так и напрямую с Евангелием: "Да ядите и пиете за трапезою в Царстве Моем" (Лк.22:30).
Когда Саурон пал, то жители Минас Тирита увидели огромную чёрную волну - в точности такую же, которая поглотила Нуменор - но в отличие от неё, это видение тут же развеялось. Фарамир, персонаж, которого Толкиен наделил многими автобиографическими чертами, говорит: "Бодрствующий мой разум говорит: приключилось что-то страшное, грядёт Конец Света. Но сердце отвечает - нет! Я чувствую во всём теле удивительную лёгкость, и такая радость льётся мне в душу, такая надежда, что разуму не удастся обмануть меня!". И вот уже орёл летит в Гондор и поёт песнь - песнь, написанную Толкиеном на весьма архаичном языке, песнь, при написании которой, как установил Шиппи, он использовал Псалтирь: Пойте, пойте люди Башни Анора! Ибо кончилась власть Саурона И Чёрная Башня пала! - говорит орёл, а мы читаем псалом 32: "Радуйтесь, праведнии, о Господе, правым подобает похвала... воспойте Ему песнь нову, добре пойте Ему с восклицанием... Не спасется царь многою силою, и исполин не спасется множеством крепости своей... Се, очи Господни на боящихся Его, и уповающих на милость Его. Избавить от смерти души их, и препитати я в глад..." (Пс.32:1,3,16,18,19). Пойте, радуйтесь, воины Сторожевой Башни! Не напрасна была ваша стража, Ибо Чёрные Врата разбиты И Король ваш прошел в них с победой! - это, конечно же, о падении врат Мордора, но в то же время это и пророчество о Воскресении Христовом и падении врат адовых, врат смерти. В псалме 23 это событие предсказывалось следующим образом: "Поднимите, врата, верхи ваши, и поднимитесь, двери вечные, и войдет Царь Славы! Кто сей Царь Славы? - Господь крепкий и сильный, Господь, сильный в брани. Поднимите, врата, верхи ваши, и поднимитесь, двери вечные, и войдет Царь Славы! Кто сей Царь Славы? - Господь сил [Валаров!], Он - Царь Славы" (Пс.23:7-10). Вот орёл поёт: Пой и радуйся, славный Запад, Ибо Король опять грядёт воцариться - Он будет жить с вами и править вами До конца дней ваших! - и эти слова относятся к коронации Арагорна, но любому понятно, что они относятся также и ко Второму Пришествию Христа, к Его грядущему вечному царствованию. Более того, единственная дата, которая называется непосредственно в тексте "Властелина Колец" (а не в приложениях) - это дата падения Саурона, 25 марта. Толкиен счел нужным прямо назвать её, поскольку это, во-первых, день Благовещения, а во-вторых, по общеевропейскому народному поверью, на эту дату пришлась Страстная пятница, день Распятия Христа. (Добавлю сюда и то, что Отряд вышел из Ривенделла 25 декабря - на Рождество. Плюс, по Флоренскому, именно в дне Благовещения сливаются воедино все дни года.) Все эти даты знаменуют эвкатастрофу - и Толкиен даже спустя многие годы плакал над этими своими строками. Он думал, что читатели его поймут и оценят. Но они не поняли и не оценили.
* * *
Скажем ещё пару слов о конце Третьей и начале Четвертой эпохи Средьземелья. В Гондоре календарным началом новой эпохи считалось 25 марта 3021 года Третьей эпохи, хотя фактически Третья эпоха закончилась с отплытием за Море Фродо, Бильбо, Гэндальфа, Элронда и Галадриэли 29 сентября того же года. Смысл этого отплытия был для каждого из них свой. Для Майяра Гэндальфа это было завершение его миссии по борьбе с Сауроном, для Элронда - награда за труды в течение Второй и Третьей эпох, для Галадриэли - отпущение грехов. Она раскаялась в своей прежней гордыне перед Валарами; она отказалась взять Кольцо у Фродо; некогда отказавшись дать прядь своих волос своему кузену Феанору, в конце Третьей эпохи Галадриэль подарила её жалкому гному. Теперь слова её песни, обращённые к Фродо: "Nai hiruvalye Valimar? Nai elye hiruva?", - сбылись, и она получила прощение. Фродо и Бильбо же остались смертными - но (видимо, по образцу св. Брендана, плаванию которого за Море посвящена поэма Толкиена "Имрам") получили разрешение на краткое время посетить Валинор, чтобы получить там утешение и мирно умереть.
Падение Саурона означает логический конец сказаний Толкиена, лишь слегка заглядывающих в Четвертую эпоху. Период от Сотворения Мiра до Восхода Солнца был мифическим, хтоническим; время Войн Белерианда - это мифически-легендарный период. Вторая эпоха может быть названа легендарным периодом, Третья - легендарно-историческим, в то время как Четвёртая - это уже историческое время. Толкиен не мог писать сказания о ней, поскольку этот период уже напрямую совпадает с эпохой древнейших известных нам цивилизаций III – II тыс. до н.э.
Начало Четвёртой эпохи знаменуется полным упадком эльфов - выполнив свою роль по обучению людей искусствам и наукам, они постепенно исчезают: Высшие эльфы в течение нескольких первых веков Четвертой эпохи уходят за Море, а Синдары и Авари выцветают и становятся похожими на призраков. Но брак Арагорна и Арвен - последний из трёх браков между Элдарами и людьми - означает преемственность эльфийской мудрости, которая переходит к людям. Арагорн - потомок Эарендила в шестьдесят первом поколении; Арвен же является внучкой, с одной стороны, Эарендила и Элвинг, а с другой - Галадриэли и Келеборна. Их брак знаменует восстановление рода Берена и Лутиэн - рода, который, согласно пророчеству, никогда не прервется. "Мiр постарел, он стар и сед"; Четвёртая эпоха - начало безоговорочного владычества людей; но это уже другие люди - люди, несущие в себе часть эльфийской крови и эльфийского мiровоззрения. Здесь, как ни в одном другом месте, становится ясно, что сама категория "эльфийского" была для Толкиена символическим изображением высшей духовной стороны человека, символом Божественного благословения - и в таком смысле слова "эльфийскость" многие люди отмечали и в самом Толкиене.
Начало Четвёртой эпохи - это правление Арагорна (он умер 1 марта 120 года Четвёртой эпохи в возрасте двухсот десяти лет). Фигура Арагорна венчает Третью эпоху точно так же, как фигура Эарендила венчает Первую, а Элендила - Вторую. В это время Сэм отправляется за Море (61 год новой эпохи), умирают Эомер, Пиппин и Мерри (все - в 63 году), а сразу после кончины Арагорна Леголас и смертный гном Гимли тоже отплывают в Валинор. Заканчивается старая история, начинается новая. Информацию касательно правления Арагорна можно найти в некоторых письмах Толкиена: это время мелких войн и всеобщего процветания. Различные земли, признавая верховную власть Короля, обладали очень широким самоуправлением, фактически - независимостью (в том числе Шир и Рохан). При Короле учреждается Большой Совет, сохраняется должность Наместника (представителя Короля при его отсутствии или болезни или в междуцарствие), но "нуменорский Король был монархом и обладал властью принять окончательное и не подлежащее обсуждению решение в любом спорном случае; он правил государством в рамках древнего закона, осуществляя и интерпретируя этот закон, но не изменяя его". Запомним эти слова: они пригодятся нам, когда речь пойдет о политических идеалах Толкиена.
Ключевая сцена сказаний начала Четвёртой эпохи - смерть Арагорна и Арвен. Король заранее готовится к часу своей смерти, прощается с детьми. Арвен находится рядом с ним - даже внешне похожая на Лутиэн, она повторила её судьбу, отказавшись от эльфийского безсмертия и выбрав жребий людей. Она печалится о смерти, но Арагорн утешает её: "Мы с тобою приняли эту судьбу по доброй воле на холме Керин Амрот, когда отвергли Тьму и Сумерки". В этом фразе Тьма означает зло, а Сумерки - символ эльфов. Арагорн не говорит буквально, что судьба людей - это Свет, поскольку сам он ничего не знает о загробной жизни; но это само собой подразумевается - в соответствии с учением Церкви о том, что судьба смертных людей в каком-то смысле выше судьбы ангелов (вспомним: "Дару смерти со временем позавидуют даже Валары"). Арагорн и Арвен, выбирая "кота в мешке", выбирают Надежду без Гарантий - тем самым выбирая Свет. "Моё успение совершится сегодня, - продолжает Арагорн. - Я не стану говорить тебе слов утешения, ибо до тех пор, пока мы остаёмся в кругах сего мiра, утешения нам не дано". В ответ Арвен смиренно принимает человеческий жребий и признаётся: "Лишь теперь поняла я историю людей и их грехопадения. Я презирала их, считала порочными глупцами, но теперь, под конец, я жалею их. Ибо если, по слову Элдаров, смерть и впрямь не что иное, как дар Единого племени человеческому, то дар этот полон горечи, и принять его трудно". (Из этих слов иногда делают вывод о том, что Арвен знала все подробности первого грехопадения людей; но возможно, что речь здесь идёт о вторичном грехопадении нуменорцев.)
Арагорн, лёжа на смертном одре, наверняка вспомнил слова, сказанные его матерью перед смертью: "Отдав надежду людям, себе я надежды не оставляю". Поэтому последние слова Великого Короля таковы: "Наш уход полон скорби, но нет в нем отчаяния. Ибо мы не навечно привязаны к этому мiру, и за его пределами есть нечто большее, чем просто память". Анализируя эту сцену, Шиппи пишет: "Арагорн - персонаж замечательно добродетельный. Он лишён даже недостатков Теодена. Подобно святым, он знает час своей смерти. Однако ни он, ни Арвен христианами не являются... И всё же теперь мы знаем, что Арагорн умирает не без надежды на будущее и некую реальность за пределами "кругов этого мiра", реальность, в которой скорбь разлуки будет исцелена; однако что это за реальность, ему неизвестно. Бросается в глаза, что смертный час Арагорна не обставлен никакими таинствами и обрядами" (как, впрочем, и погребение Теодена, которое, в свою очередь, списано со сцены похорон Беовульфа). Итак, Арагорн умирает с верой в грядущее Искупление, в то время как "цивилизованные" европейцы и американцы, имея у себя под рукой Библию, живут и умирают как животные, без веры и без надежды:
Но куда попадут души дохристианских праведников, таких как реальный Мелхиседек или литературный Арагорн? Толкиен дает ответ: "в Чертоги Ожидания". Ожидания чего? Очевидно, прихода Христа Искупителя. Но в таком случае ещё раз подтверждается близость Толкиена именно к православной традиции в противовес католической: мы верим в то, что дохристианские праведники после Воскресения Христова вышли в ада и были введены в рай, в то время как официальная позиция католической Церкви состоит в том, что и после Искупления они остались в Лимбе - верхней области ада, где нет света, но нет и мучений (лишь в 2006 году Бенедикт XVI решил пересмотреть этот вопрос). Толкиен всегда был не согласен с этим взглядом и никогда бы не признал, что после Воскресения Христова Арагорн должен был бы остаться вне рая - и потому пришёл к единственно верному решению этой проблемы, совпавшему с учением Православной Церкви.
* * *
Первые 120 лет Четвёртой эпохи у Толкиена - время правления Арагорна Элессара, идеального монарха. Интересно, что его власть отвечает традиционным представлениям о самодержавии, сложившимся в русском консерватизме. По Карамзину, самодержавие значит лишь то, что вся политическая власть принадлежит монарху. Однако он не может вмешивать в неполитическую сферу: в религию и в быт, обычаи народа. Именно поэтому Арагорн свято блюдёт религиозные традиции Нуменора и Гондора, а подвластным народам (Ширу, Рохану) даёт почти полную автономию в их внутренних делах - при условии признания ими власти Империи. Таков идеал единства в разнообразии, к осуществлению которого временами приближались Римская, Византийская и Российская империи.
О человечестве после смерти Арагорна Толкиен говорит крайне мало, но то, что он говорит, заслуживает пристального внимания. С началом Четвёртой эпохи ушло в прошлое время мифов и легенд. Орки, тролли и прочие чудовища исчезли вместе с концом Саурона; теперь у человечества битвы с прямыми воплощениями зла - такими как Моргот и Саурон - остались позади. Впереди - только войны между людьми. Толкиен писал: "Тень, конечно же, в том или ином виде появится снова (как недвусмысленно предсказывает Гэндальф), но никогда уже (разве что перед Последним Концом) злой демон не воплотится как реальный враг, как существо из плоти и крови; он будет направлять людей по своим путям и создавать из людей всевозможные помеси полузлых и несовершенно-добрых людей... а также наводить сумерки сомнения - такие ситуации он любит больше всего (их можно наблюдать уже и во времена "Властелина Колец"): это станет (и уже стало) нашей - более трудной, чем у них - судьбой". Об этих словах следовало бы помнить Нику Перумову и всем прочим графоманам, пытающимся сочинить "продолжение" к "Властелину Колец": Саурон был первой и последней концентрацией зла, с которой людям пришлось сражаться в одиночку, и любой другой поворот сюжета является грубым попранием авторских прав Профессора. (Ещё в 1966 году один американский юноша пытался сочинить "продолжение" к "Властелину Колец", за что Толкиен назвал его ослом.) Но вернёмся к Толкиену, который незадолго до своей смерти писал о годах после кончины Арагорна: "К тому времени в королевстве почти обязательно должны возникнуть известные настроения, так как человек (как мне кажется) неизбежно начинает скучать, когда вокруг слишком много доброго. Появятся тайные общества, практикующие культы тёмных сил, а среди подростков зародится культ орков". И действительно, в конце своей жизни Толкиен сочинил набросок продолжения к "Властелину Колец" под названием "Новая тень", но, к огорчению Кристофера и всех нас, оставил его незаконченным, рассудив, что писать об этих временах - не его призвание.
И всё-таки этот отрывок (опубликованный лишь в 1995 году) весьма интересен. В нём рассказывается о годах правления Элдариона, сына Арагорна и Арвен. Главные герои - старый садовник Борлас, сын персонажа "Властелина Колец" Берегонда, ещё помнящий времена Саурона, и юноша Саэлон. В отрывке говорится о том, что дети играют "в орков" и срывают недозревшие плоды с веток - "орочья забава", по Борласу (и по Толкиену тоже). Борлас пытается читать Саэлону нотации об Эру и Мелкоре, но не встречает понимание. Зато он узнает, что объявился некто Херумор, который готовит заговор среди молодёжи против монархии: "Пока их немного, недостаточно, чтобы противостоять силе Гондора, но число их растёт. Недовольных со смертью Великого Короля прибавилось, да и народ стал посмелее". Недавно в Море без вести пропало судно, и об этом ходили разные слухи. Саэлон отрицает свою причастность к заговору, но он знаком с заговорщиками и предлагает Борласу ночью прийти на место их сбора. Борлас соглашается и приходит ночью в заброшенный дом, где он "учуял и узнал Старое Зло".
На этом месте отрывок обрывается; известно лишь, что Толкиен задумывал продолжить его как "боевик", завершающийся полным разгромом заговорщиков. В итоге лишь спустя несколько веков после смерти Арагорна должен был начаться подлинный упадок и возрождение Зла. А что затем? Затем - Завет Моисея в конце Четвёртой эпохи; Пятая эпоха, в которую происходит воплощение Бога на Земле и которая завершается дискатастрофой - преследованиями христиан и эвкатастрофой - воцарением Константина; и Шестая эпоха, к конце которой, по мысли Профессора, мы и живём. В конце - потому что Толкиен верил в близость Конца Света. Откровение Иоанна Богослова было одной из любимых его книг; должно быть, особенно часто он перечитывал его главы 18 - 20. Толкиен верил, что заслуги святых, "то есть тех, кто при всех своих недостатках никогда окончательно не склонил сердце и волю к мiру злого духа", возымеют, наконец, действие - и когда число праведников на небесах сравняется с числом отпавших в Начале Мiра ангелов, наступит Последний Конец. Тогда-то и явится Антихрист, человек из плоти и крови, абсолютное воплощение Зла; Толкиен, подобно Гоголю и Достоевскому, жил в напряженном ожидании его прихода. Более того, отдельные мотивы Конца Света встречаются в различных местах неопубликованных произведений Толкиена. Так, из "Атрабет Финрод ах Андрет" ясно, что Конец Света будет означать непосредственное вхождение Бога-Отца в Арду и её разрушение; что Арда Обновленная и Исцелённая будет непохожа на нынешнюю: "будут новые небеса и новая земля", "прежняя земля и все дела на ней сгорят". Толкиен не распространялся подробно на эти темы; так, в "Неоконченных сказаниях" говорится: Постигни преданье,/ что издавна тайно, Про Пять приплывших/ из дальнего края. Один лишь вернулся./ Выпало прочим Владенье людей,/ Средьземелье, оставить До Дагор Дагорат/ и до Суда. Как ты подслушал/ то совещанье Владык Заката/ в Амане дальнем? Тропы туда/ скрыты, утеряны, Манвэ слова/ не нисходят к смертным. Ветер донёс их/ с Былого Запада, Спящему в уши/ в тиши нашёптывал Ночью, когда/ прилетают известья С забытых земель/ и веков затерявшихся По волнам времен/ ко взыскующей мысли. Не все ещё Старшим/ Царём [т.е. Манвэ. - М.М.] позабыты. Издревле зрел он/ грозу Сауронову...
Здесь рассказывается об участии Валаров в судьбах людей и после падения Нуменора; но обратим внимание на выражение "до Дагор Дагорат и до Суда": на синдарине Dagor Dagorath означает "Битва Битв". Это одно из немногих упоминаний Толкиена о Страшном Суде. В некоторых черновиках "Сильмариллиона" прямо говорится о том, что перед Концом Света Моргот вернётся из Внешней Тьмы (напомню, так в Библии называется ад), и на Битву Битв выйдут все живущие на Земле, и сам Манвэ впервые в истории сойдёт с Таникветиль, и Сильмарилы вновь появятся из пучин, и воскресшие Финвэ и Турин будут лично сражаться с Морготом. Арда Искажённая прекратит своё существование и милостью Эру будет создана Арда Возрождённая, где "человек, окончательно спасенный, будет похож и непохож на того падшего, которого мы знаем". В подтверждение этой мысли Толкиена К.С.Льюис писал: "Искупленное человечество прекрасней, чем непадшее, оно прекрасней всех непадших космических рас. Чем больше грех, тем больше милость; чем глубже смерть, тем выше воскресение. В этой славе возвысятся все твари, и те, кто никогда не грешил, благословят Адамов грех". Тогда можно будет оглянуться на всю земную историю и понять её истинное место. Флоренский, рассуждая о том, что мiр был сотворён в семь "дней" (не в буквальном, конечно, смысле слова), причем они начинались с вечера ("и бысть вечер, и бысть утро"), а вся наша история - это седьмой день творения от Адама до Антихриста, после которого последует безконечный восьмой день, делает вывод: "Начинается она вечером, а кончается утром невечернего дня. Не есть ли история мiра, во мраке греховном протекающая, - одна лишь ночь, один лишь страшный сон, растягивающийся в века, - ночь между тем, полным грустной тайны, вечером, и этим, трепещущим и ликующим утром? И кончина мiровая - не рождение ли Земли в новую жизнь при Звезде Утренней?". При звезде Эарендила, сказал бы Толкиен. Он подписался бы под этими словами о. Павла, ибо оба они жили в светлой надежде последней Эвкатастрофы, в надежде возвращения Господа нашего Иисуса Христа, сказавшего: "Я есмь корень и потомок Давида, Звезда Светлая и Утренняя" (Отк.22:16). Флоренский добавляет: "И концы сливаются. Ночь Вселенной воспринимается как не-сущая [почти дословное совпадение с Толкиеном!]. Утро нового мiра продолжает тот, первозданный вечер: "и бысть вечер, и бысть утро, день первый" (Быт.1:5)... "Утро" и "вечер", ночи же будто бы и не бывало".
Черновики Толкиена о Конце Света слишком обрывочны и порою нечитаемы. В ранней "Книге утраченных сказаний" они похожи на "Прорицание вёльвы", в последующих версиях "Сильмариллиона" утрачивают эти черты. Но ясно одно: он твёрдо верил, что Конец (если не всей истории, то по крайней мере нашей эпохи; хотя куда уж хуже-то?) уже близок, и в его творчестве не могли не найти самое непосредственное отражение реалии двадцатого века. Он прекрасно видел "убожество и мерзость этих лет" (выражение Шпенглера) - и тем печальнее, что политические взгляды Толкиена до сих пор не были ещё адекватно освещены - ни на Западе, ни в России. Моя книга и родилась в первую очередь из желания восполнить этот вопиющий пробел. Что ж, приступим к исследованию этой доселе практически неизведанной области. Нас ждёт много ошеломляющих открытий.
