В научном эссе "Беовульф: чудовища и критики" Толкиен впервые употребил термин "северная теория мужества" для обозначения мiровоззрения древних германцев-язычников, значительные пережитки которого сохранились и в христианскую эпоху. Толкиен писал об авторе "Беовульфа": "Он и его слушатели мыслили себя обитателями eormengrund [Middan-geard, Средьземелья. - М.М.], великого материка, окаймлённого garsecg - безбрежным морем, под недостижимой крышей небес; и вот на этой-то земле, в небольшом круге света, окружавшем их жилища, мужественные люди вступают в битву с враждебным мiром и исчадиями тьмы, в битву, которая для всех, даже королей и героев, кончается поражением. То, что эта "география", когда-то считавшаяся материальным фактом, теперь может классифицироваться лишь как обыкновенная сказка, ничуть не умаляет её ценности. Она превосходит астрономию. Да и астрономия не очень-то способствовала тому, чтобы этот остров стал казаться более безопасным, а внешнее море - менее устрашающим и величественным... Северное мужество - особая теория мужества, которая является великим вкладом ранней северной литературы в мiровую... Я имею в виду ту центральную позицию, какую всегда занимала на Севере вера в непреклонную волю... Северные боги похожи более на титанов, чем на олимпийцев; правда, в отличие от титанов, они сражаются на правой стороне, хотя эта сторона и не побеждает. Побеждают Хаос и Иррациональное... Но и побеждаемые боги не считают поражение свидетельством своей неправоты".
Толкиен особо подчеркивает, что если у древних греков боги были в родстве с демонами (циклоп Полифем - сын Посейдона), и антагонизма добра и зла в греческой мифологии по сути не существует, то древние германцы ещё до принятия христианства сумели осознать, что этот мiр - лишь арена борьбы света и тьмы; правда, до крещения они не знали, что конечная победа будет всё же за добром. Для греков даже такого элементарного различения добра и зла не существовало. "Враги героев, - пишут Каменкович и Каррик, - у древних скандинавов всегда являются также и врагами богов: это - персонифицированные силы тьмы, "порождения ада". В извечной борьбе человечества и богов с Хаосом чудовища сражаются на стороне Хаоса, и вплоть до самого Пришествия Христова Хаос неизменно выходит победителем. Так, Беовульф, одержавший столько побед, в конце концов гибнет в схватке с порождением Хаоса - драконом". Прекрасной иллюстрацией этих слов являются и Турин, гибнущий сразу после убийства дракона Глаурунга, и сюжет "Хоббита" (когда Смауг гибнет только потому, что в дело вмешивается хоббит Бильбо - фигура, чуждая системе северных мифов, и потому не стеснённая законами "теории северного мужества"). Толкиен говорит в "Чудовищах и критиках": "Чудовища были врагами вождей людского племени, и чудовища рано или поздно должны были победить. Героически держа осаду перед лицом последнего поражения, люди и боги сражались в одном войске". Отсюда логическое завершение "теории северного мужества" - "абсолютное сопротивление, совершенное, ибо безнадёжное". Древний германец сражался как безумный, зная, что всё равно проиграет - сражался, ибо знал, что он и его боги сражаются на стороне добра. В письме к сыну Профессор указывал: «Войны неизменно оказываются проигранными, а Война неизменно продолжается». Он всегда чувствовал себя воином правой, «вечно проигрывающей, но так и не покоренной до конца» в борьбе с апостасией стороны.
Венчает грандиозное здание скандинавской мифологии, как известно, захватывающая картина Рагнарёка - гибели богов. Сотрясается мiровая ось - ясень Иггдрасиль; страж богов Хеймдалль (фигура, излюбленная Толкиеном) трубит в свой рог, предвещая грядущую битву; из Хель (ада) на битву с героями Вальхаллы плывёт корабль с мертвецами, которыми правит Локи (дьявол); инеистые великаны (воплощение холода) и "сыны Муспёлля" (воплощение жара) нападают на мiр богов и людей (Мидгард, Средьземелье). Под сынами Муспёлля рушится мост Биврёст (радуга), с юга едет огненный великан Сурт - с ним вступает в битву и погибает бог Фрейр. Из своих пут вырывается волк Фенрир, который пожирает самого Одина, но его сын Видар убивает волка, мстя за отца. Тор сражает своим молотом мiрового змея Ёрмунганда, но погибает и сам, отравленный его ядом. Хеймдалль и Локи, Тюр и великанский пёс из преисподней Гарм убивают друг друга. Солнце пожирает чудовищный тролль-волк, земля тонет в море, с неба срываются звезды. Сурт сжигает весь мiр - богов и людей.
После крещения германцев этот миф был переработан: в "Прорицании вёльвы" говорится, что будут новые небеса и новая земля, жизнь возродится, и явится Христос - Владыка Мiра. Языческое отчаяние сменяется христианской надеждой: если раньше Тор погибал в битве со змеем Ёрмунгандом (Левиафаном), то теперь каждый узнал, что "в тот день поразит Господь мечом Своим тяжёлым и большим и крепким Левиафана, змея, прямо ползущего, и Левиафана, змея изгибающегося, и убьёт чудовище морское" (Ис.27:1). "Я христианин, - писал Толкиен, - и я вижу историю как одну долгую борьбу, обречённую на поражение - хотя она и содержит (а в легендах ещё ярче и трогательнее) некоторые образцы или проблески конечной победы". Таким образом, языческая германская и христианская концепции различаются лишь одной деталью, но деталью главнейшей и определяющей: христианство основано на вере в грядущую эвкатастрофу, в то время как язычество основано на мужественном принятии конечной победы зла (дискатастрофы).
Столкновение старой "северной теории мужества" с христианским взглядом на историю является предметом пьесы в стихах "Возвращение Бьортнота, сына Бьортхельма", написанной Толкиеном одновременно с выходом в свет "Властелина Колец". Это произведение создано по мотивам поздней и плохо сохранившейся (до нас дошло 325 строк из средней части) аллитеративной древнеанглийской поэмы "Битва при Мэлдоне", описывающей реальный исторический факт - столкновение англосаксов (православных) и викингов-датчан (язычников) в 991 году. (Характерно, что в "Переландре" Льюиса главный герой Рэнсом, прототипом которого послужил Толкиен, в решающий момент схватки с врагом поёт именно эту поэму.) Англичанами в этой битве командовал прославленный полководец Бьортнот, викингами - будущий норвежский король и креститель Норвегии Олаф Святой. Противников разделяла река, переправиться через которую при наличии сильной обороны было невозможно; но викинги испросили разрешения на переправу у Бьортнота, дабы встретиться в честном бою. Тот дал согласие, и в бою он сам и все англичане до единого погибли; Толкиен резюмирует в предисловии к пьесе: "Этот гордый и неуместный рыцарский поступок оказался роковым". Бьортнот был известен как верный сын Церкви, но этот его поступок показал, насколько живучи были в тогдашнем английском обществе пережитки язычества.
Толкиеновское "Возвращение Бьортнота" - это скорее поэма, чем пьеса, потому что она предназначена не для постановки на сцене, а для радиопрослушивания. Многие строки прямо заимствованы из "Битвы при Мэлдоне", но сюжет несколько иной: два человека, молодой и горячий поклонник древних героев Тортхельм и старый крестьянин Тидвальд, едут ночью на поле битвы, чтобы найти тело Бьортнота. Они разговаривают в кромешной тьме. Я не буду останавливаться на прекрасном языке поэмы; желающие могут самостоятельно убедиться в этом. Отмечу в первую очередь, что над телом Бьортнота Тортхельм поёт погребальную песню на старый языческий манер - о золоте и курганах. Тидвальд одергивает его: Мы христиане, хоть крест и тяжек; Бьортнота несём мы - не Беовульфа. Костёр ему не пристал погребальный, и не воздвигнут ему кургана, а золото отдадут аббату: пускай оплачут вождя монахи и мессу за упокой отслужат! Чернецы учёной латынью в путь последний его проводят...
В темноте Тортхельм убивает одного из оборванцев, промышляющих воровством воинского снаряжения с убитых в битве; викингов поблизости уже нет: Сыты сечей и кровью пьяны, доверху нагрузив добычей лодки, в Ипсвиче пьют они пиво, идут на Лондон в ладьях своих длинных, пьют здравье Тора, в вине тоску топят, обречены аду...
Тидвальд осуждает Бьортнота за его безумный поступок: Сам владыка повинен. Властен был он, горд и горяч, но гордость подвела его, а горячность погубила, и только доблесть восхвалять нам теперь осталось. Даром броды он отдал - думал, песни будут петь менестрели про его благородство. Быть так не должно было; безполезно благородство, когда валит враг по броду, а в луках стрелы ждут, невыпущенные, и в силе уступают саксы - пусть меч их яростнее языческих... Что же - судьбу пытал он, и смерть принял.
По дороге домой Тортхельм во сне бормочет слова, выражающие дух "северного мужества": Во тьме ночи теплятся свечи, но гулок хор под холодным сводом: то панихиду об упокоеньи души усопшего служат в Эли. Века проходят и поколенья, рыдают жёны, растут курганы, и день сменяется днём, и пыли всё толще слой на старом надгробье, - крошится камень, род угасает, и гаснут искры горящих жизней, едва успев над костром вспыхнуть. Так мiр меркнет; встаёт ветер, и гаснут свечи, и ночь стынет.
Дальнейшие его слова восходят к древнеанглийскому оригиналу, где сказано: Hige sceal þe heardra, heorte þe cenre, mod sceal þe mare þe ure mægen lytlaþ. ("Воля, будь крепче, сердце отважней, дух выше по мере того, как иссякают наши силы".)
Вот что говорит во сне Тортхельм: Тьма! Везде - тьма, и рок настиг нас! Ужели свет сгинул? Зажгите свечи, огонь раздуйте! Но что там? Пламя горит в камине, и свет в окнах; сходятся люди из тьмы туманов, из мрака ночи, где ждёт гибель. Чу! Слышу пенье в сумрачном зале: слова суровы, и хор слажен. Воля, будь строже, знамя, рей выше, Сердце, мужайся - пусть силы сякнут: Дух не сробеет, душа не дрогнет - пусть рок настигнет и тьма наступит!
Последние слова - прямое выражение "северной теории мужества". Когда же Тортхельм просыпается, Тидвальд говорит ему: Ты бормотал о судьбе и роке, - дескать, тьма этот мiр поглотит, - гордые, безумные речи: так бы мог сказать и язычник! Я не согласен с ними! До утра далеко, но огней не видно: всюду мгла и смерть, как и прежде. Утро же будет подобно многим утрам: труд и потери ждут нас, битвы и будни, борьба и скорби, пока не прейдет лицо мiра.
Слова "так бы мог сказать и язычник" в устах Толкиена были главным упреком "северной теории": получается, что Тортхельм, восхищающийся своими предками дохристианских времён, ничем не лучше варварского сборища викингов! Окончательный приговор Толкиен выносит в конце пьесы: на сцене появляются монахи со свечами в руках, они несут погребальный одр и поют службу по усопшему на латинском языке "Dirige, Domine"; по-старославянски этот текст звучит так: "Настави мя, Господи, в пути Твоем. Вниду в дом Твой; поклонюся храму святому Твоему в страсе Твоем. Господи, настави меня в правде Твоей; избави мя от врагов моих. Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь". Этой молитвой заканчивается "Возвращение Бьортнота, сына Бьортхельма"; но Толкиен написал ещё научный комментарий под названием "Ofermod" к своей пьесе и соответствующей древней поэме. В нём Толкиен предлагает считать свою пьесу развёрнутым комментарием к следующим строкам из "Битвы при Мэлдоне": "Тогда эрл, подчинившись порыву неукротимой гордости, уступил землю врагу, чего делать не следовало". Но не менее знаменито в филологических кругах и вышеупомянутое двустишие "воля, будь тверже..."; эти слова, по мнению Толкиена, "считаются самым совершенным выражением северного духа... это самая ясная и чёткая формулировка учения о безпредельном терпении, поставленном на службу непреклонной воле. Поэму в целом называли единственной чисто героической поэмой, сохранившейся в древнеанглийском поэтическом наследии".
Далее Толкиен пишет, что "нордический дух" почти никогда не встречался в чистом виде, а обычно к нему примешивалось желание славы и почёта при жизни и после смерти: "Безпримесный, этот дух заставляет человека, не дрогнув, вынести, в случае необходимости, даже смерть; а необходимость возникает, когда смерть способствует достижению задачи, которую поставила воля, или когда жизнь можно купить, только отрекшись от того, за что сражаешься. Но поскольку таким поведением восхищались, к чистому героизму всегда примешивалось желание завоевать себе доброе имя". Со временем это благородное желание превращается в греховное: "Этот элемент гордости... имеет тенденцию расти и становиться основным направляющим мотивом поведения, толкая человека за пределы безцветной героической необходимости, к избыточности - к "рыцарству" (chivalry), "рыцарской браваде". Эта избыточность остаётся избыточностью и тогда, когда выходит за пределы необходимости и долга и даже становится им помехой, хотя современники её и одобряют". Беовульф, отказываясь от оружия в рукопашной схватке с Гренделем, действует безумно, подвергая неоправданной опасности и себя, и других; то же повторяется и в старости, когда Беовульф погибает в схватке с драконом и лишь по счастливой случайности дракон тоже погибает: иначе получилось бы, что Беовульф подставил весь свой народ под гнев дракона.
Точно так же Бьортнот вместо того, чтобы защищать родину, устроил из битвы спортивное состязание, закончившееся столь трагически и для него самого, и для родины. "Почему Бьортнот так поступил? - спрашивает Толкиен. - Без сомнения, причиной тому был какой-то недостаток в его характере; но можно смело утверждать, что характер этот был сформирован не только природой, но и "аристократической традицией", заключённой в ныне утерянных поэтических рассказах и стихах - до наших дней от той поэзии дошло только отдалённое эхо. Бьортнот был скорее героем "бравадного" типа, нежели чисто героической фигурой. Честь и слава были для него мотивом сами по себе... Возможно, выглядело это величественно, но это был ложный шаг. Героический жест Бьортнота был слишком неумён, чтобы стать по-настоящему героическим. Даже собственной смертью Бьортнот не мог уже полностью искупить своего безумия".
К чести древнеанглийских христианских поэтов, они сознавали ложность такого "нордического героизма" и осуждали за это своих вождей, хотя и любили их. Так, "Беовульф" заканчивается словом lofgeornost - "более всех желавший славы", а в "Битве при Мэлдоне", как уже было сказано, говорится о том, что уступать земли врагу вовсе не следовало, а сам Бьортнот награжден эпитетом ofermod. Mod значит "мужество", "высокий дух" и даже "гордость", а слово ofermod - "неукротимая гордость" - и во всей древнеанглийской литературе употребляется лишь дважды: один раз по отношению к Бьортноту, второй - по отношению к Люциферу... Толкиен однозначно сурово осуждает такую браваду и приводит пример из новой истории - знаменитый эпизод Крымской войны, когда английский эскадрон под Балаклавой, получив неверный приказ, поскакал в неправильном направлении и почти весь погиб. (Стихотворение А.Теннисона "Атака лёгкого эскадрона", посвященное этому событию, входит в английскую школьную программу и часто становится предметом насмешек.) Однако Толкиен однозначно одобряет героизм рядовых воинов, которые поплатились жизнью за "аристократическую ошибку" Бьортнота, но остались верными приказу, пусть и ложному. Толкиен выстраивает хронологический ряд их трёх поэм: "Беовульф" (VIII век), "Битва при Мэлдоне" (XI век), "Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь" (XIV век) - и показывает, что дух безрассудного мужества порицался во все времена, и слова о Беовульфе: "По воле одного человека многие должны претерпеть скорбь", - по мнению Толкиена, вполне подходят и для характеристики Бьортнота.
Итак, Толкиен осуждает худшие черты "северной теории мужества", и в первую очередь - безрассудную, безумную отвагу. В конце концов, сама фамилия Толкиен переводится с немецкого как "безрассудно отважный", и это служило пищей для размышлений Профессора. Столкновение "нордического духа" с христианским идеалом подробно отражено во "Властелине Колец". Типичными представителями "северной теории" при этом оказываются те, кто не имеет древнего эльфийского знания и мудрости или отверг их: Боромир, который трубит в рог при выходе из Ривенделла, накликая на весь отряд беду и мотивируя это тем, что "дорога нас ожидает тёмная, и всё же я вступлю на неё как воин, а не как вор!". Мудрость Элронда в этом контексте оказывается полезнее бравады Боромира. Впадает в языческое безумие и отец Боромира Денетор; но этот случай будет рассмотрен в главе 6 по особым причинам. Гном Гимли хвалится тем, что никогда не оставит Фродо - но Элронд обрывает его: "Пусть не клянется выстоять во тьме тот, кто ещё никогда не видел ночи! ". Эомер в труднейший час битвы восклицает: "Вперёд, к смерти и Концу света! " - и поёт: Из мглы сомнений, навстречу солнцу Скакал я с песней, меч обнажая, Оставив радость, забыв надежду! Пою во гневе! Пусть рвётся сердце! Встречаю грудью закат и гибель!
На Последнем совете Гэндальф играет на больных струнах "нордического духа" некоторых присутствующих, убеждая их в том, что смерть у Чёрных Врат - лучшая и почетнейшая из возможных. Но все эти примеры - примеры языческого духа, не очень уместные даже в Третью эпоху; поэтому Толкиен пытался каким-то образом соединить их с христианством. "В известном смысле северная мифология, - пишет Т.Шиппи, - требует и ждёт от человека большего, чем христианство, так как она не предлагает ни рая, ни спасения, ни награды за добродетель - только мрачное удовлетворение от сознания собственной правоты. Толкиен хотел, чтобы герои "Властелина Колец" жили по этим высоким стандартам. Поэтому он позаботился о том, чтобы они не полагались на слишком лёгкую победу, и наделил их сознанием возможности поражения, которое может кончиться многолетним владычеством врага. Толкиену требовались герои, обладающие мужеством, в котором не было бы посторонних примесей, таких как, например, уверенность в победе, но в то же время способные преодолеть гнев и отчаяние. Можно сказать, что многие мудрые герои "Властелина Колец" часто не имеют никакой надежды на успех и находятся на грани отчаяния - но не поддаются ему".
Итак, умонастроению Эомера, Боромира и Денетора Толкиен должен был противопоставить какое-то христианское мiровоззрение - но, учитывая контекст Третьей эпохи, это надо было преподнести читателю в скрытом виде. Какую же альтернативу духу Рагнарёка предлагает Профессор? Во-первых, это так называемая "хоббичья теория мужества": хоббиты буквально презирают зло, отказываясь бороться с ним на равных (а именно этого "несуществующее" зло всегда и добивается). Фродо и Сэм смеются на перевале Кирит Унгол, а затем Сэм поёт веселую и беззаботную песню - и сами горы застывают в изумлении от такой реакции. Толкиен, ценя безстрашие "северной теории", указывал и на главный её изъян - излишнюю ярость и отчаяние (смертный грех!), питаемые языческой безысходностью. Поэтому в своём "ветхозаветном" sub-creation Толкиену требовался "более мягкий, но не менее сильный" (по Шиппи) образ мужества - образ, воплощенный не только в хоббитах, но также отчасти в Фарамире и даже Гэндальфе.
Смех над злом возможен только для христианина, но не для язычника: "Для древнего язычника, - пишут Каменкович и Каррик, - зло было слишком реально, чтобы смеяться над ним; зло было судьбой, ожидающей его в конце всех путей. Первый шаг к христианскому мiроощущению - отказ от признания за злом равного достоинства и равной реальности с добром, восходящий к взгляду на зло как не "не-сущее", причем отказ этот не исключает необходимости бороться со злом. По сравнению с безнадёжностью языческого мiроощущения в мiре Толкиена живёт знание о Боге и надежда на Его конечную победу, в свете которой все ухищрения зла, хотя бы они и привели к его временной победе, кажутся тщетными".
С этой точки зрения зло кажется поистине смехотворным и близоруким: если силы добра легко могут просчитать действия своих противников, то злые силы попросту не могут поставить себя на место добра: Моргот позорно просчитывается, думая, что Валары забыли про Средьземелье, и никак не ожидая, что в награду за самотверженность и смирение Эарендила они начнут Войну Гнева; Саурон полагает, что Элендил погибнет первым из нуменорцев, в то время как в итоге он оказался единственным спасшимся; а потом Саурон не может проникнуть в мысли Гэндальфа, потому что не представляет себе, что кто-то сможет отказаться от Кольца по собственной воле. Зло само себе расставляет ловушки, и все его старания оборачиваются в итоге добром - именно над этим и смеются хоббиты. И в награду хоббитам за их истинный взгляд на зло на них ниспосылается благодать (благодатью в Православии, как известно, называется субстанция, посылаемая Богом человеку для того, чтобы тот смог вынести все испытания, преодолев Тьму; благодать даётся только тем, кто сам сознательно стремится к ней). "Благодать, - писал Толкиен, - действует заодно с хоббичьими природой и разумом, которые в решающий момент отказываются идти на компромисс и подчиняться злу". Именно под действием благодати Сэма в Мордоре осеняет мысль: "Тьма не вечна, и не так уж много места занимает она в мiре, а свет и высшая красота, царящие за её пределами, пребудут вечно".
Несомненно, одним из наиболее удачных художественных экспериментов Толкиена является прямое столкновение языческого и христианского взгляда на мужество, проявляющееся в кульминационный момент "Властелина Колец". Чем ближе к развязке, тем острее и чётче проявляется разделение героев романа на людей "языческого" (Боромир, Денетор, роханцы и многие гондорцы) и "христианского" (эльфы, хоббиты, Гэндальф, Фарамир) пошиба. Первые постоянно подчёркивают безумие идеи похода Фродо с целью уничтожения Кольца; вторые видят в этом безумии ключ к грядущей эвкатастрофе - и в итоге оказываются правы, в то время как первые оказываются не намного "мудрее" Черных Всадников. Жёсткой иронией полна сцена, когда князь Имрахил пытается отговорить гондорцев от похода малыми силами на Мордор: "Да это всё равно что послать мальчишку с ивовым луком да тетивой из бечевки на вооруженного до зубов ратника!". Ирония Толкиена заключается в том, что это прямой намек на историю Давида и Голиафа - историю, ясно показывающую, что "не в силе Бог, а в правде" (по словам св. Александра Невского).
Кульминация романа и одновременно кульминация конфликта двух мiровоззрений, двух точек зрения на природу зла и методы борьбы с ним, двух теорий мужества - это сцена у Чёрных Врат Мордора. Она является дискатастрофой, завершающей Третью эпоху. Маленькое гондорско-роханское войско полностью окружено ордами Саурона и Назуглами - "духами злобы поднебесной", исход битвы и победа Тьмы заранее предрешены, всякая рациональная надежда (amdir) исчезла. Наступил языческий Рагнарёк, провозвестие Конца света: "Налетел порыв ветра, пропели рога, засвистели стрелы. Солнце, взбиравшееся всё выше, затмилось чадным мордорским маревом и стояло над головами маленькое, тускло-красное, далёкое, словно в конце дня - или при Конце мiра, в преддверии Вечного Мрака. Из поднебесной мглы с леденящим кровь воем, возвещая смерть, ринулись Назгулы, и от тлевшей ещё надежды остались одни угли".
Но в тот же момент это мнимое торжество "северной теории" рассыпается в прах - наступает эвкатастрофа, венчающая Третью эпоху: Кольцо уничтожено, Саурон пал. Фродо предается унынию, не ведая о том, что к нему уже летят Орлы - вестники победы. Язычники знали этот мiр достаточно хорошо, чтобы видеть мощь зла и его постоянное торжество; но они знали его недостаточно хорошо, чтобы за неминуемой дискатастрофой разглядеть столь же неминуемую эвкатастрофу. Отчаявшиеся гондорцы и роханцы неправы в той же мере, в какой не прав Тортхельм из "Возвращения Бьортнота": добро все равно торжествует, пусть хотя бы после смерти воина. "С точки зрения христианина Тидвальда, - пишут Каменкович и Каррик, - исход любой битвы - в руке Божией, и даже в случае поражения тех, на чьей стороне правда, окончательная победа, в перспективе будущего Суда, всё равно за ними, ибо в конце истории Справедливость восторжествует и праведники обретут вечную награду на небесах. Упование на торжество Добра лишают языческое отчаяние и смысла, и силы; однако героизм и мужество защитников Справедливости от этого не умаляются, а, наоборот, приобщаются Вечности, так как каждый сражающийся за правду сражается в Божьем войске, является Божьим воином, а для Божьего воина поражение и самая смерть могут быть лишь эпизодом на пути к вечному торжеству".
Христианскую точку зрения во "Властелине Колец" разделяют эльфы и Гэндальф: если бы они не верили в счастливый случай и Счастливый Конец, то не послали бы Фродо в Мордор с его безнадёжной миссией - столь же безнадёжной, как поход Берена за Сильмарилом, и столь же успешной. Да, Галадриэль говорит: "Вот уже многие века мы ведём борьбу, обречённую на поражение"; да, она говорит: "Вы идёте по лезвию ножа"; но она же, напутствуя Фродо, выражает надежду на чудо, на милость Божию, и даёт ему склянку со светом Эарендила - Звезды Надежды. Прощальная песнь Галадриэли полна скорби, но в конце её проскальзывает мимолетная надежда: "Ах! Листья на ветру падают словно золото, долгие годы бесчисленны, словно крыла у деревьев! Долгие годы прошли, как сладкие глотки сладкого мёда в опустевших чертогах за гранью Заката, за синим пологом Варды, где звёзды трепещут, внимая песни её голоса, святой и державной. Кто ныне наполнит мне опустевший кубок? Ибо ныне Возжигательница Варда, королева звёзд, с Вечнобелой горы подняла свои руки, словно облака, и все пути погрузились в тень; а из серой земли тьма покрывает пенные волны между нами, и туман навеки скрывает алмазы Калакирии. Теперь потерян, потерян для живущих на Востоке Валимар! Прощай! Может быть, ты найдёшь Валимар? Может, хотя бы ты найдёшь его? Прощай!".
Галадриэль, Элронд или Гэндальф в данном случае оказываются представителями истинной веры - единобожия, и потому их надежда оправдывается. "Язычник, исповедующий "северную теорию мужества" и приученный к мысли о неизбежной победе Хаоса, не знает о грядущей победе Единого Бога над хаосом и порождениями тьмы, - пишут Каменкович и Каррик. - В контексте Спасения, Искупления, Воскресения никакое уныние и никакая печаль не способны удержать за собой того смысла, который был в них раньше. Уныние в христианстве превращается в атрибут врагов Христа, избравших погибель, - тех, кому ненавистен Счастливый Конец: это солдаты сил Хаоса и Тьмы - Чёрные Всадники; именно поэтому в их крике звучит такое всепоглощающее уныние и тоска. В пределах же земной истории уныние может быть не только следствием вражды на Бога, но и следствием неверия, невежества или наваждения и опирается на неистинную картину мiра". Вдумаемся в последнюю фразу. Неистинное мiровоззрение - это то, которое не опирается на учение о Триедином Боге. "Христианин идет вперёд", как говорил Гоголь; христианин никогда не впадёт в уныние, и ложный взгляд на религию неизбежно приводит к ложному мiроощущению. Само возникновение "северной теории мужества" стало возможным потому, что язычники блуждали, не ведая конечной цели истории и её смысла. Однако Толкиен находит в "северной теории мужества" не только отрицательные, но и положительные черты. Какие же?
Дело в том, что людей по их мiровоззрению можно разделить на четыре группы. Вспомним великое изречение Христа из Ин.14:30. Сначала Господь говорит ученикам: "Уже недолго Мне с вами говорить, ибо идёт князь мiра сего". Первая группа людей - те, кто радуется этому факту. Это явные слуги диавола, сознательно отрекшиеся от радости богообщения и вслед за Диаволом впавшие в уныние и сошедшие во тьму. Но большинство людей просто закрывают глаза и не видят того факта, что Враг уже рядом. Это обыватели, радующиеся жизни и не задумывающиеся об основах мiроздания (типичный пример - Сэм). Третий взгляд - тот самый "нордический". Он осознает истину, сказанную Иисусом в приведенной фразе, и готов сопротивляться князю мiра сего - без всякой надежды на успех. Но четвертый взгляд - христианский - умеет услышать не только первую часть фразы Спасителя, но и вторую: "И во Мне не имеет ничего". Это и есть исполнение наших Надежд; это - твердое обещание Господа, что князь мiра сего будет низвержен, и что мы можем уйти от его преследования - если всецело посвятим себя Христу, в котором он не имеет никакой части. Поэтому христианское мiровоззрение и называется "радостопечалием", о чем я писал в главе 2. К нему неприменимы понятия "пессимизм" и "оптимизм" в традиционном их значении. Это невозможно понять неверующим людям - потому даже Х.Карпентер и Т.Шиппи не поняли Толкиена и упрекали его в пессимизме. Так же считает и литературовед В.Гаков: "Письма и дневники Толкиена открыли его читателям образ совершенно иной: глубоко погруженного в себя пессимиста, подверженного безотчетной грусти и даже приступам отчаяния. Впрочем, разве это трудно было вычитать в его книгах? Всё, увы, проходит, и ничего нельзя сохранить надолго. Никто и ничто не может считать себя в безопасности. Ни одна битва не может быть выиграна полностью - и победитель еще ощутит грусть от собственной победы". С внешней точки зрения это правда; на самом же деле это полуправда. Просто Толкиен представлял столь редкий в наше время подлинно христианский взгляд на мiр - настолько редкий, что, как я ещё скажу, некоторые православные исследователи критикуют его именно за то, что в его книгах зло якобы слишком сильно. Эти людям можно только посочувствовать - они не прониклись истинно христианским духом. Христианин не верит в то, что люди могут улучшить жизнь на планете. Он не верит в разум и его силу. Он верит в то, что "мiр во зле лежит", что мiр искажен до конца его дней. Зло не просто очень сильно - оно полностью и безоговорочно господствует в мiре. Христос ведь потому и не смеялся никогда, что "видел сатану, спадшего с неба как молнию" (Лк.10:17). Вл.С. Соловьев в "Трех разговорах" пишет: "Зло явно сильнее добра, и если это явное считать единственно реальным, то должно признать мiр делом злого начала". Но в том-то и дело, что кроме явного мiра, есть и Истинный Мiр, в котором нет искажения, нет движения, нет гибельного развития, но везде и во всем - Господь. Дискатастрофу непременно сменит эвкатастрофа - таково учение Христа.
Но третий из четырех типов мiровоззрения - тот самый, который проявляется в "северной теории мужества" – признаёт дискатастрофу, но ничего не знает об эвкатастрофе. Поэтому он, во-первых, лучше обывательского оптимизма, который даже о дискатастрофе ничего не знает. Во-вторых, этот взгляд также стоит на стороне добра - только безо всяких гарантий и без Надежды, а просто из сознания своей правоты. Все положительные герои Толкиена - люди, эльфы, гномы - так же как и реальные ветхозаветные праведники - были исполнены этого духа. Они сражались против зла, не зная о грядущем Искуплении. Они почти не совершали самоубийств, как будто им была известна заповедь Христа "претерпевый до конца, той спасется". Они попадали после смерти в ад, ибо рай был закрыт и недоступен. Но именно они предвосхитили христианство. Значит, такой "нордический" взгляд на мiр - эта первая ступень на пути к христианству. Она может быть первой не только исторически (для тех, кто жил до Христа), но и для каждого отдельного современного человека. Например, немецкие "консервативные революционеры" были именно такими людьми. Например, Освальд Шпенглер был именно таков: он забросил католическую религию своей юности и, больше всего на свете любя Иисуса как Человека, не поверил в Него как в Бога. Но он мужественно боролся против зла в виде либерализма и материализма - не видя, правда, его "не-существования". Он писал, что наилучшая смерть - это смерть римского воина в Помпеях, который погиб лишь потому, что его забыли отозвать с поста. Но это и есть древнегерманский идеал. Но древние германцы потому и придерживались "северной теории мужества", что не знали всей полноты Истины и были уверены в злой судьбе...
