Инициация и шизофрения Анализ человека демократического типа
В «Государстве» Платон выделяет пять видов правления: один правильный и четыре извращённых. Правильный тип государственного устройства может быть царской властью или властью лучших – аристократической формой правления; четыре извращённые формы правления – это тимократия (некое промежуточное состояние между аристократией и олигархией), олигархия, демократия и тирания. Данная последовательность соответствует степени деградации.
Каждому типу государственного устройства принадлежит определённый тип личности. Лучший тип государственного устройства соответствует правильной душевной организации, когда яростная часть души подчинена разумной части и контролирует вожделеющую часть. При тимократии яростная часть входит в конфликт с разумной. При олигархии вожделеющая часть начинает преобладать, но сдерживается страхом перед наказанием, что соответствует классическому буржуазному лицемерию. При демократии правит бал вожделеющая часть, а главной добродетелью становится свобода. При тирании вожделеющая часть повелевает яростной и использует её для реализации своих стремлений.
В «Государстве» Платон с удивительной точностью изображает человека демократического типа. Главной чертой последнего является поведенческая неустойчивость, хаотичность жизненной позиции. Такой человек постоянно переходит из одного крайнего состояния в другое: от активной деятельности в леность, от предельной невоздержанности к аскетике:
Изо дня в день такой человек живёт, угождая первому налетевшему на него желанию: то он пьянствует под звуки флейт, то вдруг пьёт одну только воду и изнуряет себя, то увлекается телесными упражнениями; а бывает, что нападает на него лень, и тогда ни до чего ему нет охоты. Порой он проводит время в беседах, кажущихся философскими (Гос.561 d).
Свобода, главная ценность демократического государства, формирует соответствующий тип человека. В таком человеке главенствует вожделеющее начало. Вожделения, по Платону, могут быть благими и низменными, но человек демократического типа, в соответствии со своей главной интенцией к полной свободе, отрицает любую иерархию вожделений: его душа свободно скитается в хаосе несовместимых состояний:
…если кто-нибудь скажет ему, что одни удовольствия бывают следствием хороших, прекрасных вожделений, а другие – дурных и что одни вожделения надо развивать и уважать, а другие же – пресекать и подчинять. В ответ он будет отрицательно качать головой и говорить, что все вожделения одинаковы и заслуживают равного уважения (Гос.561c).
Со времён Платона прошло две с половиной тысячи лет, но черты демократического типа личности всё ещё соответствуют платоновским характеристикам. Этика демократической «свободы» нашла своё выражение в различных философских трактатах, обосновывающих автономность отдельной личности, а вожделеющее начало души было воспето буржуазной культурой в произведениях литературы, живописи и кино. Политическая ситуация Европы второй половины XX-го века, если рассматривать её сквозь призму учения Платона, характеризуется дискредитацией тиранической формы государственного устройства, возвратом к олигархическим и демократическим формам и окончательным утверждением последних как единственно приемлемых. Наиболее радикально постулаты демократического моноидеологизма сформулированы в работах Поппера и Фукуямы.
В данной работе мы рассмотрим специфические «духовные» практики человека демократического типа, зафиксированные и нашедшие своё обоснование в постмодернистской философии Делёза и Гватари. Подобные практики полностью соответствуют характеристикам Платона: они являются следствием и утверждением того состояния, которое свойственно представителю демократической культуры, описанного в «Государстве». Вместе с тем подобные экспериментальные практики соотносимы с традицией сакральной инициации, имеют черты эзотеризма.
В работе “Капитализм и шизофрения» Делёз и Гватари доводят до логического завершения демократический культ свободы: освобождению подвергается само бессознательное человека, в естественном состоянии зажатое в тиски определённых структур, направляющих поток желаний. В отличие от психоанализа, шизоанализ Делёза и Гватари не стремится усмирить бессознательное во имя функционального состояния психики. Наоборот: шизоанализ применяется для избавления бессознательного от репрессии сознательного, социального. Любая внешняя причинность в отношении бессознательного объявляется репрессивным началом. В отличие от естественников (от Руссо и анархистов), постмодернисты вполне реалистично смотрят на онтологическое устройство мира: не только социальное, но и природное устройство репрессивно. Само тело, как функционирующий по определённым законам аппарат, становится вне демократического закона, доведённого до логического завершения: конкретная телесная организация подразумевает иерархичность, функционализм, следовательно – репрессивна. Делёз и Гватари заимствуют у Антонена Арто понятие «Тело без органов», которое означает переход от диктатуры организма к свободной процессуальности бессознательного:
Это более не функционирующий организм, а конструирующееся ТбО. Нет больше действий, которые надо объяснять, нет снов или фантазмов, которые надо интерпретировать, воспоминаний детства, которые надо вспоминать, слов, которые надо означивать, а есть цвета и звуки, становления и интенсивности <…> Нет больше Самости, которая чувствует, действует и вспоминает, а есть «светящийся туман, тёмно-жёлтая дымка», обладающая аффектами и претерпевающая движения, скорости[i].
Для реализации ТбО существуют специфические практики, направленные на разрушение самости, которая есть главная причина несвободы: Я устанавливает иерархию желаний, продуцирует ограничения и сдерживает аффекты. Главным словом становится слово эксперимент. Это может быть наркотический или мазохистский эксперимент; главное, что тело, как организм, и существо, как Я, теряют природную, репрессивную функциональность. Делёз и Гватари, помимо употребления наркотиков и мазохизма, выделяют и другие практики:
Почему бы не ходить на голове, не петь брюшной полостью, не видеть кожей, не дышать животом, Простая Вещь, Сущность, наполненное Тело, неподвижный Вояж, Анорексия, кожное Зрение, Йога, Кришна, Love , экспериментирование[ii].
Главное для Делёза и Гватари – устранить специфическую функциональность органов: части тела должны быть используемы не по назначению, и при этом они не должны приобретать постоянных новых функций и привязанностей. Речь идёт о получении нового онтологического статуса тела, прямо противоположного аристотелевскому:
Поскольку же всякое тело целесообразно, оно не исчерпывается тем, что это просто вода или огонь, так же как мясо и внутренности не просто мясо и внутренности. Ещё в большей мере относится это к лицу и руке. Всё определено своим делом, или назначением, всё истинно существует, если способно выполнять это своё дело (Метеоролог. 390а10).
Те или иные радикальные практики, о которых пишут Делёз и Гватари, являются только средством для избавления от естественного онтологического состояния тела в аристотелевском понимании. Надо заметить, что именно аристотелевская холистическая онтология лежит в основе традиционного европейского представления о несводимости целого к его частям. Представления, которое было окончательно разрушено в двадцатом веке. Холизм был отвергнут в контексте политических учений, психоанализ расщепил душу на составляющие. Но осталась ещё сама телесность.
Главным условием для реализации ТбО является непривязанность к той или иной практике: ничто не должно затормаживать течение метаморфоз; ТбО не подразумевает наличие телеологии: нет ни начала, ни конца, процесс смены конфигураций самоценен. Психосоматическое состояние должно соответствовать процессуальному множеству с отсутствующим стержневым центром (ризома). Вместе с тем следует остерегаться чрезмерного расщепления, которое грозит безумием или смертью. В конце концов, практика сводится к скольжению от одной конфигурации к другой без провалов и остановок. Архетипом для подобного состояния будет служить не только Трикстер, но и Протей – божество, меняющее обличия в руках того, кто пытается его удержать.
Подобное отношение к телу можно сопоставить с рядом восточных практик, таких как тибетский ритуал Чод. Этот ритуал проводят на кладбищах и в местах сожжения трупов, чаще всего ночью. Практикующий чод дует в специальную флейту из берцовой кости и предлагает в качестве подношения демонам собственное тело. Выдержавший такое испытание отсекает привязанности и страхи, обретая пробуждение. Целью практики является уничтожение собственного Я как причины желаний и страданий.
Напомню, что у Делёза и Гватари Я подвергается деконструкции как система принципиально репрессивная, выстраивающая иерархию желаний. Для разрушения структуры Я используются и самые радикальные методы. Так, адепты шиваитской секты Агхори едят гнилую плоть трупов, экскременты, совокупляются с менструирующими проститутками в местах кремации, медитируют, сидя на трупе; они окружают себя предметами смерти, такими как человеческие черепа, из которых пьют и с которыми проводят магические ритуалы.
Главное отличие современных практик деконструкции Я от традиционных заключается в отсутствии телеологии. Уже в юнгианском психоанализе нет внятной цели. Постмодернисты же относят телеологию к миру фашистских страт наряду с государством, телом, институтом семьи и т.д. Во всём творчестве Делёза и Гватари наиболее внятно прослеживается социальный подтекст – это доведённая до логической крайности левая политическая позиция. Постмодернисты справедливо обнаруживают насилие в самом онтологическом устройстве мира. Уже аристотелевская онтология подчиняет материю форме, женское начало мужскому и весь социальный организм делит на знающих причины действий и тех, кто выполняет работу. Следуя Аристотелю, не только стул является тюрьмой древесины, тюрьмой, созданной руками плотника, но и дерево, растущее в природе, есть не что иное, как тюрьма материала, построенная Умом-Перводвигателем.
Традиция оставляет кесарю кесарево. Более того: только иерархическое общество может хранить и передавать сотериологические знания, сберегаемые жреческим сословием. Постмодернисты выстраивают последовательную онтологию, констатируют объективное положение вещей как на уровне космоса, так и на уровне социума, но, как производные десакрализованного мира, они лишены гнозиса, приводящего к спасению. В личной практике им остаётся окунуться в поток метаморфоз, который спасает от механицизма и скуки современной жизни, но не приводит к духовной реализации.
Контролируемая трансгрессия постмодернистов не схожа и с трагическим порывом в сферу трансцендентного Антонена Арто, на которого они любят ссылаться; погружение в подсознательное становится игрой – не более. О чём свидетельствуют следующие слова:
Организм – его следует сохранять так, чтобы он переформировывался при каждом рассвете; и небольшие запасы означивания и субъективации – они должны сохранятся, пусть даже для того, чтобы поставить их против собственной системы. Когда того требуют обстоятельства, когда вещи, люди, даже ситуации вынуждают вас к этому.[iii]
Стоит ли говорить, что сходство деконструкции Я постмодернистов с традиционными восточными практиками сугубо внешнее. Практики эпохи постмодерна всего лишь манифестируют вырождение левой политической мысли, осознавшей свою ущербность в вопросах онтологии. Результатом этого осознания является симбиоз социального и эзотерического дискурсов и бессмысленный нонконформизм, не желающий признать правоту Традиции, где всё стоит на своих местах. Боль, подавление, несвобода – это сущностные характеристики человеческого бытия. Избавиться от них можно путём уничтожения ложного эго, на что и направлены религиозные практики. В том числе самые радикальные. Т.о., вектор постмодернистской мысли задан в правильном направлении, но мысль обрывается на полпути, что обусловлено извращённым пониманием свободы человеком демократического типа: последний ищет свободы в имманентном бытии, тем самым отдаляя возможность свободы в трансцендентном. Современность разрушила холистическую онтологию, что привело к тотальному нигилизму. Но в своём нигилизме нонконформисты постмодернистской эпохи не идут до конца – до полного преодоления самости, т.к. лишены соответствующей навигации – традиционной религиозности.
Несмотря на все негативные черты демократического типа правления, в нём существует одно преимущество в сравнении с тремя другими извращёнными государственными устройствами. Согласно Платону, подобное состояние хаоса и вседозволенности, отсутствия ограничений является плодородной почвой для создания лучшего типа государства.
Вследствие возможности делать, что хочешь он (демократический тип правления) заключает в себе все роды государственных устройств. Пожалуй, если у кого появится желание, как у нас с тобой, основать государство, ему необходимо будет отправиться туда, где есть демократия, и уже там, словно попав на рынок, где торгуют всевозможными правлениями, выбрать то, которое ему нравится, а сделав выбор, основать своё государство (Гос.557d).
От себя добавим, что у человека особого типа, характеристики которого дал Ю. Эвола в работе «Оседлать тигра», то есть человека недемократического типа – у такого человека сегодня есть все шансы построить идеальное государство Платона. Ведь если то ментальное состояние, которое описано в работах Делёза и Гватари, Бодрияра и других философов, действительно является репрезентативной формой духовности современного демократа, то можно ожидать, что в скором времени последний перестанет быть конкурентоспособным во всех сферах человеческой деятельности.
[i] Делёз Ж., Гватари Ф. Капитализм и шизофрения. Тысяча плато. М., 2010. С. 270.
